Тема: Роль кино в ХХ веке. Культура и рынок. Документальное кино. Творчество и смысл жизни.

...Квартира Андрея Кончаловского, куда в последние месяца прихожу чуть ли не каждый день в связи с работой над его телепроектами, в которых участвую как сценарист, давно уже меньше всего похожа на жилое помещение. Это смесь офиса, съемочного теле-павильона и студийной монтажной, где полно приходящих и уходящих людей, беспрерывно звонят телефоны, светится экран компьютера, где самого хозяина, когда он на месте, трудно заставить сосредоточиться на каком-то разговоре, потому что в него неизбежно вклинивается другой, и третий, и четвертый. Так что это давно обещанное газете интервью возникло почти случайно, когда в квартире-офисе-монтажной почти никого не осталось, а самого Кончаловского, только-только вернувшегося из Италии, где на конференции в память Феллини он делал доклад, еще не затянула текучка дел.

- Как вы поспеваете жить в таком темпе?

- Я не знаю, в каком темпе я живу. Я практически все время вынужден делать то, что мне делать не хочется. Но делаю, потому что должен.

- А что из того, что вы делаете, вам делать не хочется?

- Просить пленку на фильм, который я продюсирую. Просить деньги на картину, которую хотел бы увидеть снятой. Терпеть не могу просить. А все время приходится - чтобы работал мой Фонд по поддержке кино и театра, снимались документальные картины. Хотелось бы сидеть дома, читать умные книги, записывать мысли, а затем снимать фильмы, в которых эти мысли каким-то образом продолжались. Но это мечта. По этой причине самое главное время моей жизни - утро. И вечером еще полтора счастливых часа, когда могу, лежа в постели, почитать, поразмышлять. А хотелось бы, чтоб на это у меня было хотя бы полдня. В Москве иначе не получается. Много обязанностей - мало прав.

Мечта о «башне из слоновой кости» привлекательна, но недостижима. Завидую людям, которые могут заниматься только своей профессией. Радуюсь, когда мое имя помогает кому-то получить некоторое количество денег на скромную документальную картину. Документальное кино, как мне кажется, сегодня становится важнее художественного.

- Почему?

- Художественное кино умерло. Оно только притворяется живым, но уже потеряло ту роль, которую играло четверть века назад. Я говорю о роли властителя дум, аналогичной той, какая была в ХIХ веке у художественной литературы. В середине ХХ века вплоть до 80-х кино было важнейшим из искусств, как совершенно справедливо считал пролетарский вождь. Если бы он высказывался на аналогичную тему сегодня, не сомневаюсь, важнейшим из искусств он назвал бы телевидение. А тогда кино было средством и агитации, и пропаганды, и образования, и открытия мира. Сейчас, в начале ХХI века, цивилизация переживает информационный шок, ее обилие уже не помогает, а, как то ни странно, лишь мешает нашему знанию о мире. Чем больше информации, тем меньше мы знаем. Мы уже не в состоянии производить какой-либо отбор. Мы захлебываемся в информационном поносе. Любые истины от частого повторения перестают восприниматься. А случайное сочетание слов, даже если оно абсурдно, обращает на себя внимание. Был сделан такой опыт: роботу дали написать фразу. Он написал какую-то чушь, но для читателя она оказа-лась более интересна, чем война в Ираке.

Сегодняшнему человеку не нужно кино, которое пытается понять тайну о человеке, ему нужно развлечение, фаст-фуд, Макдональдс. В 9 из 10 московских кинозалах идут те же самые десять американских картин. И где-то на периферии на неделю-другую вдруг мелькнет русская картина, если она вдруг получила какой-то особенный приз на каком-то фестивале. Кино было искусством тогда, когда не было слов "маркетинг", "масс-медиа", "супер стар". Во времена Феллини не было суперзвезд - были просто звезды. А когда начинается "супер", кино конец. Сегодня время футбола, а не кино. Все деньги там. Футбольная звезда получает намного больше кинематографической. За футболиста платят сорок миллионов долларов - ни одна кинозвезда не идет по такой цене. Я думаю, с ощущением такой ответственности мучительно трудно бить по мячу. Франсуа Мориак назвал ХХ век веком спорта. Продолжая его, могу назвать ХХI век веком футбола. Это уже случилось.

- Довольно пессимистические у вас прогнозы.

- Ну, зачем так. Я говорю о вещах объективных. Пессимизм - если бы я говорил "человечество умирает". А я уверен, оно выживает. Только вот условия, в которых оно выживает, не способствуют развитию индивидуальности. Они слишком благоприятны. Когда человеку все преподносят на блюдечке - телевизор, дешевую еду, комфортную обстановку - он перестает воспринимать ценность вещей. Все разжевано, нет места энергии сопротивления. Неблагоприятные условия полезнее, поскольку заставляют напрячь все способности. Естественно, речь идет о разумных пределах. Потребление безмерного количества информации не увеличивает эрудицию. Сегодняшний человек очень много знает, но эти знания ему не слишком на пользу. Кто сколько зарабатывает, у кого с кем роман, какая фирма сейчас в моде. Можно знать все сорта редких вин, поспевать на все премьеры, одеваться в лучших бутиках, но качество вашей жизни от этого не повысится. Оно, в сущности, зависит лишь от вашей способности размышлять. А жизнь тянет вас не к размышлению, а к потреблению. И, прежде всего, информации. Самая большая помойка - это Интернет.

- Но это же и самый большой источник знаний.

- Все эти знания всегда можно получить в любой библиотеке. Там никто ничего тебе не впихивает, не кричит: «Это, это возьмите!» А когда входишь в Интернет, на тебя уже обрушивается вал того, что тебе заведомо не нужно. И это не может не действовать на твою психику. Замечательно сказал Пастернак: «Лучшее из того, что я слышал, - это тишина». Сегодня в информативном поле оглушительный вой. Поэтому, я думаю, привилегией богатых будет тишина и отсутствие компьютеров. Компьютеры они оставят наемным служащим.

- Тут уже засветил оптимизм. Если неблагоприятные условия полезны для творчества, значит, можно ждать, и от вас также, новых больших произведений.

- Речь сейчас не о моих фильмах, а о роли кино в ХХ веке и сейчас. Тогда кино было инструментом познания, открытия мира. Режиссеры были герои, великие капитаны, отправляющиеся в нехоженые дали, чтобы привезти нам неведомые дотоле истины - Кук, Беринг, Лаперуз, Америго Веспуччи, Колумб...

Висконти, Пазолини, Феллини, Бунюэль, Бергман, Вайда, Антониони, Калатозов, Куросава - для зрителя они все были герои, первооткрыватели. И сам зритель вместе с ними открывал мир. Он шел в кино не на звезд - на режиссера. Сегодня осталось, пожалуй, лишь три-четыре режиссера, на которых "ходят". На Спилберга, потому что это наверняка будет занимательно, на Скорсезе и Копполу, но не потому что они классики, а потому что они селебрити, знаменитости, на Вуди Алена, у которого есть своя аудитория, в основном, в Европе. Почему больше не ходят на режиссеров? Изменилась публика. В 60-е годы заметную ее часть составляли интеллектуалы. Но с начала 80-х начался процесс глобализации кинематографа. Все «мейджер компании» - «Уорнер бразерс», «ХХ век», «Парамаунт» - стали покупать кинотеатры: в Англии, Франции, Италии, потом - в Юго-Восточной Азии и Латинской Америке. Теперь кинозалы принадлежат производителям фильмов, это уже в самом чистом виде монополия. С середины 80-х на экранах Франции уже 70 процентов голливудской продукции. Среди них иногда вдруг мелькнет какая-то небольшая картинка, действительно, американская, действительно, художественная, но все остальное - вненациональный голливудский продукт. Новое поколение зрителей, то самое, которое выбирает «Пепси», воспитано на нем. Кардинально изменился возрастной ценз зрителя. Теперь во всем мире в кино ходят исключительно молодые люди, и Голливуд с каждым годом ориентируется на все более молодого зрителя, делая элементарно простые по своему содержанию ленты. Если бы Феллини сегодня снял очередной шедевр, он не нашел бы зрителя. Прежде наравне с кинематографом коммерческим существовал кинематограф великих мастеров. Теперь кино как элитарное зрелище для думающей, читающей публики кончилось. Осталось только кино коммерческое.

Скажем, попадаешь в какой-то маленький итальянский городок. Там два кинотеатра, оба на центральной улице. В одном - две голливудских картины, в другом - две голливудских картины. Ну, может быть, иногда одна итальянская. Но про французскую, английскую, русскую забудьте. Зритель реально может выбирать только между четырьмя голливудскими картинами. Это блицкриг, в чистом виде колонизация. Кинематограф пожинает плоды колоссальной глобализации всего и вся: весь мир вынужден сегодня смотреть кар-тины, которые нравятся публике, воспитанной Голливудом. Замкнутый круг. Выпустить картину без звезд, как бы талантлива она ни была,- затея заведомо провальная.

- Как в этом контексте вы смотрите на судьбу своих последних картин и на перспективы будущих?

- Надо приспосабливаться к обстоятельствам. Понимать, что у твоих картин никогда не будет огромной аудитории. Смириться с тем, что отныне ты должен делить свои мысли с небольшим кругом людей, а потому и делать фильмы с минимальным риском. Делать картины максимально дешевые, которые окупят себя, даже если в мире их посмотрят какие-нибудь сто тысяч зрителей. Если их будет миллион - уже счастье. А голливудскую картину смотрят 80 миллионов. Надо привыкать к тому, что твое кино уже не самое массовое из искусств. Раньше меня волновали цифры прокатного успеха - сейчас нет. Сейчас для меня важнее качество восприятия. Лучше немногие зрители, которые благодарно разделяют твои чувства, чем многие миллионы тех, кто вышел и забыл. Та горстка кинематографистов, пытающихся сегодня делать авторское кино, напоминает мне первых христиан, укрывавшихся в катакомбах во времена Римской империи. Я, конечно, преувеличиваю, чтобы заострить суть того, о чем говорю. Случаются исключения. Но поскольку мы живем в колоссальном потоке информационного "белого шума", новизна важнее содержания. Никто не ждет следующую картину какого-то большого режиссера: все и без того знают, что она будет хорошей. А вот появился Тарантино, и о нем за один год 20 книг по всему миру - сколько о Феллини за всю его жизнь написали. Хочется, как говорится, свеженького.

Успех молодого режиссера Звягинцева в Венеции был воспринят как нечто потрясающее. Мне его картина тоже симпатична, но говорить, что это шедевр, второе «Иваново детство», я бы поостерегся. Автору надо дать возможность снять следующую картину, и еще одну, и еще. Тогда станет ясно, что он на самом деле может, но ликующе провозгла-шать вернувшуюся в Россию надежду мирового кинематографа рановато. Кинематограф переполненных залов кончился. Замечательно, что появилось DVD. Это удовольствие для избранных, которые хотят посмотреть хорошую картину, не торопясь, погружаясь в нее всеми своими чувствами. В этом сегодня я вижу некую надежду. Недаром Скорсезе выпускает свою коллекцию картин мирового кино. Пользуясь своим именем и авторитетом, он дает новую жизнь лучшим картинам прежних лет, в числе которых, кстати, есть и мой «Первый учитель».

Если западный мир живет в ситуации информационного шока, то Россия - информационного взрыва. Ничего хорошего от этого я не жду. Русские от этого не станут ни образованнее, ни законопослушнее. Человечество не становится лучше от умножения возможностей передачи информации.

Мне все чаще приходит в голову мысль об искусственности ценностей, в мире которых мы живем. Ценности определяются суммой, за которую их можно продать. На аукционе Сотби за клочок бумаги, на котором Джон Леннон нацарапал слова одной из своих песен, совсем недавно заплатили полмиллиона долларов. Леннон безусловно замечательный музыкант, талантливый человек, но если бы он знал, что за этот черновик могут дать столько, если бы он сам мог получить эти деньги, он тут же бы отдал эти деньги на помощь голодным детям Африки или что-либо подобное. Сегодня художественная ценность - то, что можно продать. Ценности материальная и художественная, в том смысле, как она понималась в допостмодернистские времена, разошлись в разные стороны. Если сегодня в Музее Пушкина у уважаемой мной Ирины Александровны Антоновой развешана выстав-ка Энди Уорхолла или какого-то знаменитого фотожурналиста, мне кажется, что ей должно быть неловко. Когда я спрашиваю ее: "Неужели этому место в Музее изящных искусств?», она виновато опускает глаза: «Знаете, Андрей Сергеевич, ведь ходят, смотрят». Действительно, Уорхолл был талантливый промоутер, знаменитый своим белым париком, изысканным гомосексуализмом и умением создавать мифы, но художник ли он? Видеть его в залах на Волхонке мне смешно. Либо я отсталый поц, либо, и самом деле, что-то не в порядке.

Западная цивилизация самоуверенно полагает, что ее ценности универсальны. Считать начертанный на фронтоне демократий девиз «Свобода, равенство, братство» вожделенной мечтой всех народов - наивность, граничащая с надменностью. А надменность - следствие невежества. Одна из самых опасных вещей на свете - невежественный оптимизм. Думать, что все будет так, как мы хотим, и только наше дело правое, чревато горьким разочарованием. Миру еще предстоит осознать это, и осознание будет протекать в жестких формах. 11 сентября - начало этого осознания, первый подземный толчок, обнаживший искусственность западных ценностей.

Самая главная из них - деньги. Они могут улучшить качество материальной жизни, но не качество отношений между людьми. Деньги стали целью, а не средством, и это определяет тот колоссальный, все более увеличивающийся разрыв, существующий между 20 процентами населения, «золотым миллиардом» планеты, и всеми остальными. Специалисты подсчитали, что четыре пятых валового мирового дохода приходится на «золотой миллиард» и одна пятая - на остальные пять. Развитые страны не в состоянии публично признать кризис капиталистической системы. Ни один политик, заявивший это, не будет избран. Потому что из этого следует необходимость перераспределения богатства в пользу стран бедных, а, значит, страны богатые должны беднеть. В итоге, катастрофические потрясения будут продолжаться и они все равно приведут к тому, что западные страны станут беднее. Это неизбежно. Другого пути нет. Если бы богатые на предложение поделиться ответили бы «мы готовы», можно было бы начать как-то сглаживать существующую пропасть. Но вот во Франции попытались увеличить рабочую неделю на один час, и тут же по всей стране - волна демонстраций.

А суть проблемы в том, что частная собственность - священная корова капитализма. Она неприкосновенна. Но в XIX веке частной собственностью объявлялись не только продукты производства и результаты интеллектуального труда, но и недра. А недра, золото, нефть, как и вода, воздух, то, что дано человеку от Бога, а не создано его руками, не могут принадлежать никому одному. Они принадлежат всей нации, живущей на этой земле. Академик Дмитрий Львов написал прекрасную статью "Роль России в мировой цивилизации". Поскольку капитализм сегодня не в состоянии решить проблемы, с одной стороны, создания необходимых для человека условий существования, а с другой, равномерного распределения энергетического ресурсов планеты, он не может решить и противоречия между богатыми и бедными странами. Жить по американскому образцу планета не сможет, уже потому хотя бы, что для такой жизни понадобится не одна, а четыре планеты с аналогичными ресурсами. А ресурсы Земли все более истощаются. Это не марксистские фантазии, это жесткая сегодняшняя реальность. Мы вошли в абсолютно новую эру гло-бального конфликта цивилизаций в самых его безжалостных формах: таков результат агрессивной глобализации путем безудержной пропаганды превосходства американского образа жизни.

Противостояние это еще только начинается. Когда я вижу на телеэкране силуэт американского солдата со всеми его навороченными атрибутами, мне становится безумно жалко всех этих несчастных парней. Для 90 процентов жителей планеты они уже больше не замечательные джи-ай, некогда ассоциировавшиеся с освобождением, за ними просвечивает уже иной, враждебный образ. Либеральный оптимизм, происходящий из невежества, смертельно опасен. Когда Буш обещает американцам победу в Ираке, его можно лишь пожалеть. Это тупиковое заблуждение, даже если американцы этого еще не поняли. Это по известной шутке «слон умер, но этого он еще не знает». Слишком большая туша, чтобы весть о ее смерти дошла до головы. Процесс дезинтеграции системы ценностей, казавшейся монолитной, уже начался.

Существует специальный телеканал, передающий исключительно биржевые сводки - насколько вверх или вниз пошли акции «Юкоса», насколько упал или поднялся индекс Доу Джонса. Вы этот канал смотрите? Он вас касается?

- Нет.

- Меня тоже. Но мы с вами еще более или менее просвещенные интеллектуалы. Что же тогда говорить о жителях Эфиопии, Косово, и о 99 процентах наших сограждан? Все эти индексы касаются тридцати или сорока процентов «золотого миллиарда». Если завтра лопнет биржа, мир будет кричать о катастрофе. Но латиноамериканский или русский крестьянин этого даже не почувствуют. Они живут, как и века назад, натуральным трудом.

- Но мы с вами все-таки почувствуем.

- Почувствуем только то, что в магазине не будет каких-то товаров.

- И то, что наши деньги в банке, даже если там одна пенсия, превратятся в ноль.

- Да, конечно. Но у большинства людей в мире никаких банковских счетов нет. Замечательную статистику приводит Львов. Если взять все финансовые сделки, заключаемые в мире, то реальные в этом объеме составляют не более 18 процентов. Реальные - это когда деньги покупают продукт, имеющий в дальнейшем полезное применение. Оказывается, 80 процентов сделок - чисто финансовые спекуляции с ценными бумагами, деньги делают деньги. Мы просто не задумываемся, в каком мире опрокинутых ценностей существует западный мир. А если задуматься, то очевидна вся искусственность ситуации, при которой богатые становятся все богаче, а бедные - все беднее. Такова реальность, кстати, попахивающая неким метамарксизмом.

С середины 70-х, когда стала явной дезинтеграция коммунистической системы, мировое общественное мнение исходило из того, что стоит только разрушить этого монстра, как начнется либерализация рынка, а за нею придет процветание. Бывшие колонии обрели независимость и стали именоваться развивающимися странами. Им обещали экономические вливания в обмен на принятие системы рыночных ценностей. Несчастные страны, толком не знающие, что такое рынок, поскольку сохранили общинный уклад, согласились в ожидании благ, которые на них посыплются. Деньги в них вошли и тут же вышли. Сегодня нет ни одной страны, за исключением Тайваня, Испании, Японии и Сингапура, которую бы либерализация рынка привела к экономическому процветанию. Вся Латинская Америка, вся Африка, включая также и богатые страны типа Нигерии, с ее огромными запасами нефти, в катастрофическом положении. Никто уже не говорит об этих странах как о развивающихся.

- А что вы думаете по поводу высказываний Чубайса о «либеральной империи»? Возможна ли такая?

- Не знаю, что он имеет в виду под словом «империя». Что он имеет в виду под словом «либеральный», я знаю. Оглядывая 10 лет, прошедшие в нашей стране, могу по этому поводу лишь повторить то, что недавно прочитал в газете: «новые реформаторы», считающие себя умнее всех, уверенные, что они никогда не ошибаются, умудрились сделать самую бездарную из всех бездарных приватизаций. Прежде всего, 140 миллионов человек они в миг сделали нищими, отняв у них все сбережения. Затем они бесплатно роздали недра и энергетические ресурсы, поделив их между сотней человек. А это не Си-Эн-Эн, не Майкрософт, даже не «Плейбой», которые создавались умом и талантом людей, подобных Теду Тернеру, Биллу Гейтсу, Хью Хефнеру. Они стали богатыми, потому что придумали что-то, на что был спрос. А наши олигархи просто поделили то, что принадлежит не им, а государству. И, наконец, они сделали нищими всех тех, кто должен был государство защищать, - милицию, прокуратуру, армию и чекистов. То есть практически уничтожили государство и потому сумели осуществить свою приватизацию - бездарную, мародерскую, основанную на монетаристской науке и полном невежестве, игнорирующем русскую культуру, историю, традицию. Ничуть не лучшем, чем невежество Буша по отношению к ментальности мусульманской. Буш в своем отношении к мусульманам - то же самое, что Чубайс в своем отношении к русским.

Не все решает свободный рынок. У нас может быть любой компьютер, самый демократический, но программы на нем все равно получатся авторитарными, потому что серое вещество русского человека взращено авторитаризмом. Что это за Дума, которую можно купить - всю, целиком, с потрохами? Ну, не целиком, а только ее большинство. Не хочу верить, что в Думе каждого депутата можно купить. Но Ходорковский ведь Думу купил, причем дважды. Первый раз - когда весной она проголосовала против закона о налоге на сверхприбыли, что дало бы государству какие-то деньги на развитие. А второй, когда в каждую партию засадил чуть ли не половину своих кандидатов, чтобы иметь Думу в кармане. Не помню, какой из английских королей сказал, обращаясь к собранию: "Я хочу, чтобы на основе свободных, равноправных и справедливых выборов вы выбрали человека, который мне нужен. Кто против? Встаньте». Никто не встал.

По меркам развитых демократий мы живем в XVI веке. Все можно купить. Мозги и у народа и у власти авторитарные. Ну, с Ходорковским так и обращаются, как в XVI веке. Вспомните для сравнения суд по поводу монополии Билла Гейтса. Представьте, что он идет в Конгресс, посылает туда своих лоббистов, опрашивающих каждого: "почем твой голос". Уверен, что было бы заведено не одно уголовное дело - и на тех, кто носил деньги, и на тех, кто их брал, и на самого Билла Гейтса. Я могу понять это романтическое страстное желание видеть Россию по-настоящему демократической страной, но говорить о демократии как о чем-то реально у нас состоявшемся - иллюзия, выдаваемая за действительность. Недавно я давал интервью очень симпатичному мальчику со «Свободы», который старался доказать мне, что Ходорковский - исключительный менеджер, что его арест - непоправимый удар по надеждам на демократию. Я не сомневаюсь в искренности многих из тех, кто действительно так думает, но реальность вижу существенно иначе. Да, Ходорковский сделал прозрачной свою компанию, но только с 92 года. То, что было до 92-го, по-прежнему тайна.

Но таков русский капитализм. Он рос, как лопухи на пустыре. Он не возделывался. На протяжении всей своей тысячелетней истории страна не знала правовой культуры, не усвоила правового самосознания. Мой двоюродной дед по материнской линии Дмитрий Кончаловский пишет, что из русских республиканских порывов ничего не получилось: и в Пскове, и в вольном Новгороде они окончились кровавым подавлением. А в западной Европе государство возникало как конгломерат вольных городов, где и взрастал класс буржуазии. Различие очень существенное. Поэтому у нас каков народ, такова и Дума. Ничего другого быть не может.

Культура страны определяет ее судьбу. Сколько бы мы ни избирали наших депутатов, с какими бы благородными намерениями они ни шли бы на выборы, ничего это не изменит. Уже и намерений хороших не осталось, место в Думе стоит миллион, и все это знают. Но почему-то продолжают говорить: «Не дай Бог, чтобы демократия у нас кончилась!» Уместнее спрашивать, когда она начнется.

Я долго не мог понять механику наших приватизационных аукционов. Недавно мне объяснили, что это были аукционы обещаний, так называемые, залоговые. Их придумали совсем неглупые люди - экономисты, бывшие партийные работники. Секрет этих торгов в том, что побеждает не тот, кто больше реально заплатит, а кто больше наобещает. "Я даю 350 миллионов!" А реально - залог 35. Получил, обанкротил себя и больше уже ни копейки не заплатил. И при этом все оставил себе. Государство получило обещания, а не реальные деньги. Теперь можно говорить: «Да, мы допустили ошибки. Законодательство было несовершенным». С точки зрения воров, очень даже совершенным. И мозги воров с тех пор не переменились. И законы не слишком переменились, они до сих пор плохие. Если законы плохие, выходит, можно воровать. Воровать всегда можно, но ни плохие зако-ны, ни хорошие от ответственности при этом не освобождают.

Недавно я узнал, что если американский судья встречается с одной из спорящих сторон без присутствия второй, возбуждается уголовное дело - и на судью, и на того, с кем он встречался. Даже если просто чай попили, в теннис поиграли. Даже если это происходит в судебном кабинете судьи. Истец или ответчик имеют право встречаться с судьей только в присутствии другой стороны. Потому в Америке все по-другому.

- Что же вы собираетесь делать в существующей ситуации как режиссер кино, театра, телевидения и как продюсер?

- Я не очень хороший бизнесмен, не очень хороший организатор. Я мечтал бы, чтобы меня носила на руках какая-то большая женщина с большими сиськами, феллиниевская Сарагина, только очень богатая. Она бы меня баюкала и спрашивала: «Сколько денег, Андрончик, тебе нужно на следующий фильм?» Такого, к сожалению, нет. Поэтому я пытаюсь соразмерить свои замыслы с теми деньгами, которые, по моим соображениям, возможно на них найти. Я не могу сделать в России фильм о Марко Поло, не могу о Кортесе - ни один из больших задуманных проектов. Я думаю лишь о фильмах в пределах тех средств, которые может позволить себе для моих фильмов российское кино. Фильмы моего сына имеют гораздо больше шансов найти финансирование. Он делает блокбастеры, с ним носятся, это человек нового поколения, знающего слова «маркетинг», «таргетинг», «продакт плейсмент». Маркетинг - это как продавать картину, таргетинг - на какую публику ее делать, а продакт плейсмент - с кого брать деньги за то, что его продукт появился на экране. Сняли героя с «Ролексом» - извольте, господа, заплатить нам за это 200 тысяч. Все это бизнес, им занимаются серьезные люди, я уважаю тех, кто умеет это делать, это даже вызывает у меня ощущение собственной неполноценности, но у самого меня такое кино не получается.

Хотелось бы вообще снимать кино на минимальные сметы, но есть проекты, которые невозможно снять меньше, чем за полтора миллиона. Не буду пока подробно говорить о своих замыслах. А если коротко, то хочу снять фильм о современной городской жизни, готовлю автобиографический проект, основанный на двух своих книгах, хочу снять фильм о жизни Врубеля, общаюсь на этот счет с Пелевиным, весной собираюсь ставить на сцене «Чайку» Чехова. Наконец, с Марком Розовским, Юрием Ряшенцевым и Эдуардом Ар-темьевым мы заканчиваем рок-оперу «Преступление и наказание». Готовлю ряд документальных лент и циклов, которые считаю для себя очень важными. Документальное кино познавательно, зритель выносит из него ощущение некоего приобретенного знания. Поскольку художественное кино стало сугубо развлекательным, то познание идет через телепередачи, документальные телефильмы, которые рассказывают зрителю то, что раньше он узнавал из книг. А сейчас, можно не читать толстый том, достаточно просмотреть передачу, рассказывающую о каких-то умных вещах, будь то строение Вселенной, биография композитора или жизнь племени эвенков. В этом смысле, есть определенная ценность в самом факте запечатления на пленку. В какой-то степени я повторяю путь Росселлини или Ромма, посвятивших свои последние годы документалистике. Два главных проекта, которыми я сейчас занят, - это фильм о Юрии Андропове и большой телецикл «Культура - это судьба», в котором пытаюсь провести ту же главную мысль, что в нашем сегодняшнем разговоре: не политика определяет культуру, а культура - политику.

- Под занавес нашего разговора хочу поздравить вас от имени читателей с рождением сына.

- Спасибо. Вот это самое дорогое, что может быть в жизни. Начинаешь, наконец, понимать, что все в этой жизни делаешь ради детей. Большое везенье, что это мысль вообще пришла мне в голову - могла бы и не прийти. Есть люди, которые говорят это, но этого не чувствуют. Я это по-настоящему почувствовал достаточно поздно, от чего смысл не поменялся, стал лишь полнее и глубже. В моем возрасте отцовство воспринимается не как обуза, а как феноменальное открытие. Вдруг открывается новый смысл в жизни.

Парадигма смысла жизни у меня не раз менялась. Сначала думал: снимать бы кино! Потом - уехать за границу! Помню, писал «Сибириаду», гулял по Железноводску, думал: «Ладно, снимать кино буду в России, но жить - за границей. Там мне снимать не дадут». Потом думал: «Мне все равно, что делать, лишь бы жить за границей». Потом я жил за границей. Потом думал: «Когда вернусь, буду снимать такое кино, чтобы его смотрели миллионы». Каждый раз думал: «Наконец, с этой женщиной я построю свой мир». В каждый из периодов рождалось ощущение: «Наконец-то я понял...» И так, верно, будет до старости. В данный момент я понимаю, что самое важное на свете не успех, а семья. Есть счастливые люди, которым семья не нужна. Мне оказалась она важнее, чем перспектива самого немыслимого успеха. В молодые годы у меня был приятель Вася Каменский, сын футуриста Каменского, каждый день сидевший в «Национале». Когда у него спрашивали: «Вася, ты женат», он отвечал: «Сегодня еще нет. К вечеру – наверное». Бывают моменты в жизни мужчины, когда свобода важнее всего. Сейчас для меня важнее всего создать мир, из которого не хочется уходить, дом, из которого не хочется уезжать, а если уезжаешь, то не расстаешься с мыслью: «Скорей бы назад к своим детям!» Великое счастье.

- Как вы прогнозируете развитие событий в мире?

- Есть такое выражение: «Мы живем в будущем, только еще не знаем об этом». Мы переживаем сейчас потрясающе интересный момент, когда скорость развития событий на планете во много раз превышает способность любого правительства адаптироваться к изменениям. Об этом еще в Каббале написано. Причем развитие это все более ускоряется, события каждый раз происходят намного быстрее, чем мы в состоянии отреагировать. Отсюда все ошибки. И это неизбежно чревато катаклизмами, но, как видно, нет иного пути освободить мир от иллюзий по поводу того, как должно быть устроено человеческое общество. И, прежде всего, того, кто сегодня имеет право на жизнь. Не знаю, как для Чубайса, а для меня война пяти миллиардов против транснациональных корпораций неизбежна.

Беседовал Александр Липков.