Действительно ли в Раю всегда и всем хорошо?

Часто мы, не задумываясь, говорим о рае описывая безмятежный курорт, где провели летний отпуск, или о райском блаженстве после вкусного ужина или напряженной тренировки. Но может ли идея рая стать для кого-то адом? Вероятно, 70 лет назад именно это и произошло.

Во времена Третьего рейха идеей немецкого рая было оправдано истребление миллионов евреев, которые, согласно преступной морали Гитлера, привели Германию в упадок. Судьба моей семьи тогда кардинально поменялась, мы были вынуждены стать беженцами. Но вот опять, меньше века спустя, в большом количестве появляется похожее расистское безумие. Понять, что на самом деле оправдывала идея рая, — единственная надежда для США и для всего мира, что мы никогда не забудем и, главное, никогда не повторим эту трагедию.

В этом году на венецианском кинофестивале Андрей Кончаловский представил свой новый шедевр «Рай», историю трех ярких персонажей, чьи жизни пересекаются и переплетаются во время второй мировой войны. Во время пресс-показа «Рая» практически сразу стало ясно, что Кончаловский выиграет награду в Венеции, ведь фильм этот революционно пророческий несмотря на то что действие в нем разворачивается 70 лет назад. Благодаря огромному количеству людей, сотворивших настоящее чудо, мне удалось взять интервью у Маэстро. Кончаловский выглядел как настоящая рок-звезда — в стильной шляпе, еще более стильных очках и потрясающих винтажных туфлях, сделанных вручную из розовой и зеленой кожи. Клянусь, это был идеальный образ идеального человека!

Уходя с интервью, я оглянулась, чтобы похвалить его имидж, и на мое «Вы — рок-звезда, маэстро!» Кончаловский воодушевленно ответил: «Благодаря вам мой день удался!» Что, разумеется, полностью подтверждает мою теорию. Идея этой «рок-звездной» крутизны в том, что если пытаться стать таким намеренно, то у тебя никогда не получится. Воплощение этой идеи — люди типа Кончаловского.

За «Рай» Андрей Кончаловский получил Серебряного льва за лучшую режиссуру на 73-м международном венецианском кинофестивале.

В своих комментариях вы пишете, что хотели снять фильм-напоминание об ужасах прошлого, чтобы не повторять своих ошибок. Ваш фильм многое объясняет, особенно в наши дни, но в то же время даже под бесчеловечностью немца Хельмута есть что-то человеческое. Как и почему вы пришли к созданию именно такого фильма?

Я не думаю о каких-либо скрытых смыслах или злободневности — это повесть. У меня философский подход к людям. Я начинаю думать, — и от этого становится легче, — что все человечество вместе и каждый человек в отдельности — это чей-то эксперимент. Эксперимент высших сил, логики, космоса — не важно, чего именно. Я хотел сделать фильм о трех персонажах, чьи судьбы каким-то образом переплетаются в различных измерениях человеческого существования.

У них такое разное прошлое!

Но эти три персонажа — все они мне нравятся. Очень важно любить персонажей, потому что легко представить нациста животным, садистом, ужасным человеком или чем-то еще. Вы немедленно чувствуете — он плохой. Но зло намного изощреннее!

Поэтому оно столь успешно...

Вот именно! Если афишировать свою злую сущность — кто за вами последует? Люди следуют за тем, кто создает иллюзию чего-то хорошего. Мне важно дать понять это. Мне нравятся мои персонажи, мне нравится, когда они работают вместе, мне нравится этот фашистский офицер, и именно потому, что они мне нравятся, я и страдаю. Часто, если вам нравится человек, если вы его любите, и он совершает что-то чудовищное — вы не перестаете его любить. Вы только страдаете. Я считаю, что не стоит давать зрителям готовую правду. Зрители должны попасть под обаяние персонажа. Как в большом романе — в нем могут быть замечательные персонажи, которые абсолютно неправы.

Хотя вы и не создавали этот фильм со скрытым смыслом, мне кажется, ваш взгляд в прошлое оказался пророческим. Считаете ли вы режиссеров вроде себя пророками нашего времени?

Это большой комплимент, благодарю вас. Мне приятно это слышать, но я не могу этим руководствоваться. Для меня важнее, как мне кажется, быть мастером своего дела. Я не хочу, чтобы меня сочли гением или пророком, я хочу, чтобы меня сочли мастером, который ищет новые способы понимания мира. В какой-то мере мой предыдущий фильм после пятидесяти лет работы стал началом новой главы моего кинематографа. Чем тщательнее что-то изучаешь, тем более общим оно становится. Как будто вслушиваешься и начинаешь видеть образы. В тишине, если действительно вслушаться в нее, можно услышать самые необычайные вещи. Так и внутри нас самих — мне кажется, чем меньше ты видишь, тем больше понимаешь, поэтому я предлагаю зрителям представить то, что я хочу, чтобы они представили. Я хочу, чтобы они стали моими соавторами. Именно поэтому литература — искусство намного более сложное, чем кинематограф.

Из-за этого вы сняли «Рай» черно-белым? Потому что это упрощает просмотр, направляя нас в эту историю всеми чувствами?

Мне кажется, показывать Холокост и концлагеря в цвете омерзительно. Это ложь. Это не то, что мы знаем. Мы ужасаемся изображениям, которые нельзя видеть в 3D, в широком формате, в цвете — нельзя потому, что они остались только на очень простых камерах. Сами факты были ужасающие. Я пытался найти факты и собрать их воедино.

Согласны ли вы с утверждением, что кинематограф гораздо более популярен, чем литература, которая, как вы сами заметили, сложнее, — и люди всегда будут ходить в кино? Учитывая это, чувствуете ли вы необходимость создавать истории, которые помогут нам лучше понимать друг друга?

Разумеется, смотреть проще, чем читать. Именно поэтому широкая публика сместилась к фильмам. Кинематограф стал развлечением, снабжая людей массой привлекательных картинок. Отличие между развлечением и искусством в том, что развлечение вас восхищает и забывается, как только вы выходите из кинотеатра. Искусство должно приносить удовольствие, но не забываться при выходе из кинотеатра, и в этом вся разница. Самая ценное для меня — когда люди выходят из зала и некоторое время не хотят говорить.

Я сидела на сеансе рядом с приятнейшей девушкой и почувствовала к ней дружеское расположение, но, когда ваш фильм кончился, я даже не повернулась, чтобы попрощаться. Я не смогла.

Это огромный комплимент.

Вы жили и работали как в вашей родной России, так и в США. Какие, как вам кажется, преимущества и проблемы каждой из этих стран?

Вы знаете, я начал снимать фильмы в Советском Союзе, и это был замечательный период, когда ты точно знал, о чем не стоит снимать, чтобы получить деньги на съемки. В каком-то смысле все было очень просто. Я работал с Тарковским над «Андреем Рублевым» — очень сложно было бы сделать такой фильм на Западе, потому что съемки дорого стоили. Мы не были свободны, но зато сняли несколько успешных фильмов. Затем Тарковский уехал в Европу, а я — в США в поисках свободы. И, разыскивая эту свободу, я обнаружил, что можно снимать что угодно, если это окупится. То есть ты абсолютно свободен, но нужно приносить прибыль. Если можешь принести прибыль — снимай что хочешь. Это тоже проблема, потому что не все может принести прибыль, и ты впадаешь в отчаяние уже от другой зависимости.

То есть и на Западе вы не до конца свободны!

Разумеется, нет. Затем я вернулся, потому что в ранних 90-х в России была абсолютная идеологическая свобода, но не было денег. Без ограничений, но и без денег. И если вам кажется, что вы свободны, — это иллюзия. Потому что свобода никогда не создавала шедевров. «Дон Кихот» Сервантеса был написан при колоссальной цензуре Инквизиции. Но главное, от чего человек, особенно художник, никогда не может быть свободен — хотя, увы, я вижу, как они пытаются освободиться даже от этого — это от собственных моральных ценностей. Потому что эти ценности — ваша собственная цензура, от которой невозможно избавиться.

Надо подвергать самого себя цензуре?

Невозможно существовать без сил гравитации. Потому что, как вы наверняка знаете, человек вне гравитации начинает погибать — физически. Ему нужна гравитация. То же самое и с моралью — это великая традиция, и как русский, как христианин, как европеец я понимаю, что никогда не смогу быть полностью свободен от нее. Я знаю, что хорошо, а что плохо... Мне самому интересно осознавать, что я сейчас несвободен, но это внутри меня.

Какую мысль, по-вашему, зритель должен вынести из зала после просмотра «Рая»?

Большой вопрос. Без ответов. На самом деле, ответов нет. Только вопросы. Мы пытаемся ответить, но нам это никогда не удается.