Тема: фильм «Последнее воскресение»
Газета «Аргументы недели»

«Аргументы недели»: Как вы стали продюсером этого фильма и в чем заключались ваши функции?

Андрей Кончаловский: Немецкие и английские продюсеры решили, что для работы над «Последним воскресеньем» нужен человек из России – понимающий русскую культуру и считающий ее родной. Это позволит избежать каких-то серьезных ляпсусов. Им не хотелось, чтобы получилась, как говорится, развесистая клюква. Моя работа сводилась к тому, что я несколько раз читал сценарий, давал рекомендации, потом встречался с режиссером Майклом Хоффманом, когда он выбирал артистов, композитора. В общем, на разных этапах работы над картиной Хоффман прибегал к моим советам. И потом, извините, но я в силу своих возможностей финансировал картину. Российское государство не дало ни копейки на нее.

– Что странно.

– Странно, да. Но в России многое странно. Хотя я очень рассчитывал на то, что нам помогут. Однако, к сожалению, этого не случилось. Что вообще даже не только странно, но и позорно.

– В своей книге «Низкие истины» вы описывали случай, как ваш прадед Суриков выгнал из дома Льва Толстого. Какие еще истории про Льва Николаевича вы слышали от своих родных?

– Не так много, но ссора моего прадеда и Толстого была знаменательным событием. Они дружили, Лев Николаевич часто бывал у Сурикова. Но, как выяснилось, ходил, чтобы узнать, что чувствует умирающий человек, – жена прадеда, полуфранцуженка, была больна чахоткой. Мой прадед понял: Толстой приходит как исследователь – и попросил больше не появляться.

– Думаете, Толстой действительно был такой злой и циничный человек?

– Нет-нет, ну что вы. Во-первых, циничный – это не обязательно злой. Более того, это не такое уж негативное качество. Что касается злости, то это прадед сказал в порыве гнева, эмоционального всплеска. Лев Николаевич, конечно, был сердитым и даже страшным человеком. Особенно, если судить по некоторым его произведениям. По переписке – по его письму к Синоду или письму правительству «Не могу молчать». Это очень резкие, темпераментные высказывания. Он вообще часто придерживался крайних точек зрения. Недаром же с Тургеневым ссорился и вызывал его на дуэль.

– Говорят, Толстой чувствовал, что этот, 1910, год для него – последний.

– Я об этом не слышал и не думал, но ведь иногда так бывает. Он уже был в преклонном возрасте. Когда человек теряет опору в жизни, желание или энергию, то он может чувствовать, что это конец.

– Как вам кажется, есть ли сейчас в России после смерти Солженицына фигура масштаба Толстого?

– Масштаб определяется не только личностью, но и средой. Россия времен Толстого – читающая Россия, пусть небольшая, но тем не менее воспринимавшая слова Толстого, как в определенном смысле истину. Отношение к писателям тогда было даже немного религиозным. И Толстой был не только писателем, но и учителем, почти пророком. Таким его сделала среда. То же самое Солженицын – он, может, последний русский писатель, который писал для той нации, где книги были самым главным. В советской России книги являлись источником ответов на многие вопросы. И солженицынские произведения были глотком свежего воздуха в той атмосфере цензуры и отсутствия информации. С этой точки зрения Солженицыну повезло, что он родился в то время. Мне трудно сейчас сказать, что сегодняшнее поколение русских людей читает и относится к писателю так же, как это было, предположим, в 50-е годы прошлого века или раньше. Сейчас русская культура проседает, становится более усредненной. Появилось очень много разных развлечений: Интернет, видео, кино; молодежь уже читает без особого внимания. Кроме того, когда все доступно, теряется ценность. Запретный плод же всегда сладок. Я думаю, эпоха больших писателей прошла не потому, что таких писателей не может появиться. Просто среда в них не нуждается. Так же как Иисус Христос – люди несколько веков ждали явления пророка, Мессии – он и пришел. А когда не ждут – то и не появится.

– Вы часто общаетесь с братом?

– В основном по каким-то важным делам. Видимся редко, мы слишком заняты. Никита часто не в Москве, а когда я там бываю, то опять же много работаю. Конечно, мы соприкасаемся, когда возникают семейные вопросы, – вместе их решаем. Но в работе очень разобщены, поскольку он занят одним, а я – другим.

– Вы в своих книгах и интервью неоднократно сравнивали те направления, по которым двигались вы и Никита Сергеевич. Как правило, темы, идеи и настроения ваших картин не совпадали. А сейчас?

– Определения всегда трудны. Мы уже люди немолодые, у каждого есть представления о жизни. Он – эмоциональный человек, а я – рациональный. Меня интересуют мышления и размышления, и, я бы сказал, сомнения, а его – вера.

– В одной французской школе показывали детям «Курочку Рябу», приговаривая: посмотрите, мол, какие в России свиньи живут, как по-скотски себя ведут. Что скажете о таком использовании искусства в целях пропаганды?

– Ну почему пропаганда? Это не пропаганда. Пусть показывают как есть. Да, люди ведут себя по-скотски. Но что делать? Почитайте прессу российскую, разве это не так? «Курочку Рябу» обычно поминают в двух случаях – либо когда хотят меня попрекнуть, что я делал неправду и исказил жизнь российского народа, либо в тех случаях, когда что-то поджигают. Говорят: вот, горит, совсем как в «Курочке Рябе». (Смеется.) Так и получается, будто я кого-то очернил, а потом оказывается – так и есть. Это характеризует только людей, которые об этом говорят. Что касается моих картин, то они действительно достаточно критичны по отношению к России последних 20 лет. И «Курочка Ряба», и «Дом дураков», и, конечно, «Глянец». Они говорят о болезненных вещах, происходящих в стране; о российском сознании и о российском обществе.

– В России одни ругают кино, считают, что оно тупое. Другие говорят: какой зритель – такое и кино. Как думаете, кто тупее – кино или зритель?

– (Смеется.) Ну зачем же так говорить? Зритель не виноват, что у него есть определенный уровень культуры. Он не виноват, что ему сейчас «вместили» новые представления о кинематографе, как о кино Голливуда. Зритель – это продукт глобализации, с одной стороны, а с другой – продукт своей культуры, ее наличия или отсутствия. Обвинить зрителя не в чем. Мне кажется, редкие изменения произведения настоящего искусства не могут быть массовыми. Они должны быть редкими, и талантливых людей всегда должно быть меньше, чем посредственностей.

– На сколько лет вы себя чувствуете при такой бурной занятости?

– Зависит от погоды. Когда солнце, чувствую иногда себя на 25, а то и на все 17 лет. Если плохая погода – то на весь свой возраст. Но немолодой – это не значит старый. Хотя все, конечно, по-разному воспринимают. Я не чувствую себя старым. Немолодой – значит, я уже во многом разочаровался и мне нужно учиться чему-то новому. Опыт помогает отбросить ненужное. В юности люди всеядны. В эту пору легко сходятся и расходятся. В юности масса друзей, масса времени, и можно бе¬зумно тратить его. Сидеть где-нибудь и тереть какую-нибудь «терку». А когда приходит зрелость, то нет времени на глупых людей, на глупые разговоры, на глупое времяпрепровождение. К тому же я счастливый человек. У меня прекрасная семья, она мне дает все, о чем я могу мечтать. Есть дети, которые вокруг меня. Могу сказать, что я один из счастливейших людей, поскольку могу наблюдать, как растут молодые, и помогать старикам. Но вообще это говорить опасно – в России не любят счастливых людей. В России любят только несчастных. Чуть больше года назад мы проводили своего папу. Поэтому теперь пришло время поднимать молодых. А их у меня много. Впрочем, есть и те, кого уже поддерживать не надо, как, например, Егор.

– А время-то побыть папой, мужем у вас есть?

– Конечно. И это гораздо интереснее, чем что-либо другое.

– Бывают дни, когда вы совсем не работаете?

– Нет. Сидишь, ничего не делаешь, но хочется взять в руки книгу. Начинаешь читать – в руке появляется карандаш. Чиркаешь, приходят мысли... В общем, это бесконечный процесс. Художественные книжки я практически не читаю. Только литературу по культурологии и истории: то, что меня больше интересует. А вот моя жена Юля читает художественную литературу запоем. Но бывает, и я раскрою какой-нибудь роман, и – мама дорогая, какие россыпи! Тоже приятно.

– Есть блюдо, которое готовит Юля и оно вам совсем не нравится?

– Обычно я все хвалю. У нее действительно все очень вкусно получается. К тому же она знает мои вкусы. Например, мы почти не едим мясо, и мясные блюда я не пробую. Юля в этом плане вообще молодец, человек творческий, темпераментный. Кулинария – это ведь по-настоящему ее страсть. Она тут как творец, а творца ругать нельзя. Так что я стараюсь не критиковать ее блюда. А то она меня убьет, если я скажу, будто мне что-то не нравится. (Смеется.) Она к своим блюдам очень ревниво относится.

– Если она что-нибудь пересолит – вы тоже промолчите?

– Ну нет, вот про это скажу.