Источник

Режиссер Андрей Кончаловский — о поисках Ленина и Николая II, рок-опере со Шнуровым и последствиях «культуры отмены»

Текст: Зоя Игумнова

Россия сегодня самая театральная страна в мире и неважно, помнят об этом на Западе или нет, считает режиссер Андрей Кончаловский. Народный артист РФ признается, что время, когда он боролся с тьмой, закончилось. Сочувствует иностранным коллегам, запрещающим русское искусство, относится к возрасту как французский шансонье и готовится отметить 20 августа 85-летие. Накануне юбилея Андрей Сергеевич пообщался с «Известиями».

«Думаю, можно сделать интересное зрелище — краткую историю ВКП(б) в стиле рэп»

— Грядет ваш юбилей. Как вы относитесь к возрасту?

— Я отношусь к возрасту как французский шансонье Морис Шевалье. Он говорил, что возраст — это печальная вещь, но если рассматривать альтернативу, то не так уж и плохо.

— Будете отмечать?

— Буду. Надеюсь, как хочется.

— Где?

— Скорее всего, в Москве. Не знаю где, но у нас за столом умещается 12 человек.

— Немного.

— А зачем больше? Иначе нужен микрофон. Нет-нет, мне интересно беседовать с людьми, а всё остальное... Друзей не может быть много. Знакомых — много.

Я особенно об этом не парюсь. Для меня самый большой праздник — это то, что я осознал, сколько всего сделал. Написал 30 сценариев, сделал 24 картины, поставил 10 спектаклей. Я хочу, чтобы в Москве шли мои пять спектаклей, две оперы и одна рок-опера. И я буду на каждом спектакле в сентябре, октябре. Выйду и поделюсь со зрителями, почему я сделал эту постановку. Это самый большой праздник — показать свои работы и чтобы зритель остался до конца. Всё.

— С Эдуардом Артемьевым ничего не хотите сделать больше?

— У меня есть одна идея. Думаю сделать рок-оперу «Ленин — суперстар».

— Вы еще не приступали к воплощению?

— Ну, вот я со Шнуровым Сергеем говорил, еще с кем-то. Думаю, можно сделать интересное зрелище, краткую историю ВКП(б) в стиле рэп.

— Шнуров будет главную роль играть?

— Я не знаю. Он очень творческий человек. Не могу сказать, что я сижу, пишу. Это же не роман, пока какие-то мысли. Оно как-то само происходит. Вот я сейчас сказал вам про свою идею, а может, кто-нибудь ее украдет. Ну что ж, флаг им в руки.

— Как говорил Илья Глазунов: «Возьмите кисть — напишите лучше».

— Да-да. Идеи разные возникают, они приятно манят. Сейчас в моей голове другое, я пишу сценарий сериала. В жизни никогда не приступал к такому огромному труду и даже не знаю как. Мы пишем с Еленой Киселевой, моим постоянным соавтором в течение последних десяти лет. Я начинал, бросил, потом как-то поехало — и всё сложилось. Оказалось, что это может быть интересно.

«В Ленине очень много калмыцкого»

— Вы уже объявили кастинг на исторических персонажей. Ищете Ленина, Распутина, Николая II. Удачно ли?

— Пока еще ищем, далеко не все люди откликнулись. И мы пытаемся отсортировать. Потому что соединение физических, антропометрических данных с темпераментом, с индивидуальностью важнее, чем актерское исполнение.

— Ряженых в образе Ленина или Сталина полно у ГУМа. Вам, наверное, такие не подойдут. Кого же вы ищете?

— Мы последние 20 лет видели столько лысых артистов с бородками... Кто только не играл Ленина! Я очень надеюсь на чудо. Увидишь и закричишь: «Да! Это он!» И уже неважно всё остальное. А потом другие смотрят и говорят: «Как вы нашли такого артиста?» Но это уже следующий вопрос.

То же самое у меня было с Микеланджело (главный герой фильма «Грех». — «Известия»). Предлагали столько артистов, но я сказал: «Мне нужен человек со сломанным носом». Потом стали предлагать только таких. Пока вдруг не появился Альберто Тестоне, который вошел в кадр, и это был Микеланджело. «Вот, наконец! Господи, можно начать снимать», — сказал я.

— Какого героя вам важнее найти?

— Мне надо найти Ленина, Николая II и Распутина. Конечно, молодежь имеет приблизительное представление об этих персонажах. Но я эти лица знаю наизусть. И мне кажется, что у Ленина были татарские черты лица. Недаром революционер Красин говорил: «Я не могу достучаться до его татарской башки». В Ленине очень много калмыцкого.

Распутин — человек из народа, и это не может быть артист, как мне предлагают. Николай — иконописные глаза. В общем, это непросто. Не хочу звучать как шаман, но мне очень важно вдруг понять: «Это он!» Люди не должны замечать, что происходит в кадре или за кадром. Они должны погрузиться в действие, выйти из кинотеатра и сказать: «Елки-палки, вот это да!» А как это произошло, никто не должен понимать.

— Куда можно присылать свои фотографии?

— У нас есть сайт «народныйкастинг.рф». Объявления о том, что мы ищем героев, есть даже в метро.

— В пандемию вы кинули клич и предложили всем присылать видео о том, чем люди занимаются, сидя дома на карантине. Что-то получилось?

— Сейчас заканчиваем фильм «Карантин по-русски». Надеюсь, к октябрю закончим. Люди сами сыграли, сами срежиссировали, а наше дело только букет составить и перевязать ленточкой.

— Люди оптимисты или пессимисты?

— Люди несгибаемы. Русский характер меня не перестает удивлять. Я только радуюсь подтверждению своих предположений.

В 1944-м зимой Черчилль приехал в Москву. Сидя у окна в ресторане «Националь», увидел людей, которые ели мороженое на улице. И потом написал: «Народ, который ест мороженое в такой холод, непобедим».

«Часть моих друзей итальянцев написали мне отчаянные письма: «Как вы могли? Вы...»

— В разгар «отмены русской культуры» театр Ла Скала открывает новый сезон Мусоргским. Главные партии в опере «Борис Годунов» исполнят российские певцы. Вы часто бываете в Италии. Заметили, что к россиянам стали как-то иначе относиться?

— Знаете, существует психология масс. Манипуляции через создание определенных моделей мышления давно используются социальной инженерией. Часть моих друзей итальянцев написали мне отчаянные письма: «Как вы могли? Вы...» Ну и так далее. На что я могу только ответить: «Поговорим через полгода». Потому что есть некий социальный проект, который говорит о том, что Россия — преступник или агрессор. Я по этому поводу очень мало высказываюсь, не хочу быть пророком. Но я знаю, что время всё меняет.

Вот фестивали, которые отказали русским фильмам, если их режиссеры не высказались против специальной военной операции. Эти же фестивали ратуют за равное число мужчин и женщин в режиссуре. Но это же один смех! Тогда давайте делать и бокс между мужчинами и женщинами. Абсурд.

Бывает год, когда удачные фильмы сделали только женщины. А в другой — удача на стороне мужчин. Если так рассуждать — это некий подростковый незрелый энтузиазм. Поэтому надо подождать — люди взрослеют, и окажется, что они были не правы. Мало того, они потом не захотят говорить о том, что было. Так что я терпеливо киваю головой и, кроме сочувствия к спрашивающим, вообще ничего не испытываю.

— В Париже была арестована коллекция братьев Морозовых. Благодаря переговорам на высшем уровне она вернулась в Россию. Осталась лишь картина кисти вашего деда Петра Кончаловского, принадлежащая Петру Авену, находящемуся под санкциями. Может ли искусство становиться заложником политических интриг?

— Это всё смешно и вообще-то называется «грабеж». «Грабь награбленное», остальное неважно. Но в принципе это часть того же рвения быть политически корректным. Ну что делать, незрелость. Это нормально.

Знаете, у Шопенгауэра есть интересная мысль, что истина проходит три стадии. Сначала ее высмеивают, потом ей яростно сопротивляются и, наконец, принимают как очевидное. То есть вместо того чтобы сказать: «Боже мой, а это ведь правда!», говорят: «Ну это все и так знают».

Я думаю, что в этом смысле вообще кого-то судить очень сложно. В последнее время придерживаюсь прекрасного индусского выражения: «Чтобы судить человека, залезь в его башмаки и пройди его путь».

Поэтому терпение и делать свое дело.

— Но не все читали Шопенгауэра и индусов. И верят порой тем, кто врет. Как переубедить людей? А может, и не надо этого делать?

— Есть вещи, которые ты можешь изменить. На это нужна смелость. Есть вещи, которые ты не можешь изменить. На это нужно терпение. И есть мудрость, которая помогает отличить первое от второго. Поэтому я думаю, что время, когда я боролся с тьмой, закончилось. Я себя от этого избавил и стараюсь просто нести свет. А светом может быть одна свеча.

— А может и софит.

— Нет, я думаю, что достаточно свечи, чтобы жить. Надо нести свет, а не бороться с тьмой. Опять я рискую быть очень рассудительным, философским, но что делать. Конечно, слова мало что выражают.

«Мне нужен был летающий слон»

— Вы любите ставить спектакли с одной и той же компанией. Почему для постановки «Укрощения строптивой» в Театре Моссовета вы объявляли кастинг, в ходе которого роль Петручио получил не игравший у вас ранее Алексей Розин?

— Мне разные актеры интересны. Вообще известность очень часто делает артистов несчастными. Когда благодаря каким-то произведениям они становятся заметны, другие режиссеры их берут на то же самое. И судьба их — переходить из одной роли в другую, не меняя амплуа, как делает бедный Гоша Куценко. Он бесконечно играет одно и то же. А он талантливый человек и мог бы играть многое, начиная от Дон Кихота и кончая героями Достоевского. Но так устроена жизнь известных артистов — их эксплуатируют.

А не так известных еще не затерли, это важно. С другой стороны, в кино между ними и человеком из толпы нет разницы. В кино я предпочитаю людей с улицы, но в театре нужно быть лицедеем. К сожалению, не так много артистов сегодня, которые не разучились лицедействовать.

— Если человек не известен, значит, не работает по профессии, соответственно, потерял тренаж.

— Да, может быть. Но дело в том, что известный человек играет очень часто один характер. Это помогает ему купить дорогой автомобиль, но не помогает расти как артисту. В этом смысле у нас довольно слабая конкуренция. Но Владимир Машков, например, остался лицедеем в самом большом смысле слова. Евгений Миронов — в какой-то степени. У этих артистов была школа, и они ее не растеряли.

Я смотрю на американских артистов — сильнейшая конкуренция. Требования, которые предъявляет к ним кинематограф, высокие. Чтобы найти характер героя, актеры набирают себе учителей, тренеров. Посмотрите даже их сериалы: какой высокий класс перевоплощения. Настоящее лицедейство.

Театр требует еще большего перевоплощения, кривляния, беззастенчивости. На сцене надо быть шутом, юродивым, нищим, героем. Театр в этом смысле — теннис, а кино — пинг-понг.

— Какие требования у вас были к Петручио?

— Мне нужен был летающий слон. Алексей Розин очень смиренный, что важно для артиста и для художника. Он воспринимает мои тычки, поправки, ругань, потому что знает, что я его люблю. Он чудный, талантливый художник.

— Вы диктатор в работе?

— Нет. Диктатор заставляет, а я стараюсь увлечь, чтобы они делали то, что ты хочешь, но думали, что это они сами так хотят.

— Артисты вас боятся или доверяют?

— Если они и боятся, то не потому, что я диктатор, а потому, что они хотят соответствовать нашим общим идеалам. Я вообще очень люблю артистов. Это последнее поколение абсолютно бескорыстных людей.

За те деньги, которые они получают, выходить на сцену в одной и той же пьесе и быть всегда свежим означает относиться к своей профессии с определенным священнодействием и увлечением. Это не просто пошли, выпили и чего-нибудь сыграли.

«Россия сегодня самая театральная страна в мире»

— У Юлии Высоцкой была непростая задача, в какой-то степени ей надо было переиграть Элизабет Тейлор. Ведь образ Катарины в фильме «Укрощение строптивой» — классика. Как уйти от этого образа и не повториться?

— Юля — театральное животное в самом высоком смысле этого слова. Чем талантливее артист, тем больше он волнуется перед выходом на сцену. Как правило, не волнуются люди менее одаренные. А совсем не переживают посредственности, которые себя любят. Их довольно много, они постоянно смотрятся в зеркало.

Но Юля, как человек очень талантливый, всегда трясется и волнуется. Говорит: «Я этого не сделаю! Отстаньте! Возьми другую актрису, я не смогу!» Но в тот момент, когда она выходит на сцену, это — таран. От ее ужаса, падающего в бездну, вдруг возникает настоящее перевоплощение. Такой же и Саша Домогаров, он тоже настоящее театральное животное.

Каждый артист требует своего подхода. Режиссура — это нечто среднее между акушерством и психотерапией.

— Почему?

— Потому что нужно убрать сомнения и облегчить роды.

— Какой-то интимный процесс.

— Любая психология — вещь интимная. Когда акушер помогает роженице, он говорит: «Толкай, тужься. Всё будет хорошо, дыши». В каком-то смысле артист тоже находится в предродовых судорогах. Если он уверен в себе, то он уже такой ас, как Лоуренс Оливье, который достиг самых вершин и ему в работе достаточно только сосредоточиться. Артистов подобной школы, совершенства, удержания формы сейчас вообще мало.

— У нас такие артисты есть?

— Безусловно. Одна из них — Инна Чурикова. Она не звезда, а большой художник. Вообще я не люблю судить, я слишком разговорился с вами.

— Что еще в театре планируете?

— Надеюсь, к сентябрю в Театре Моссовета восстановим «Сцены из семейной жизни», который шел во МХАТ имени Горького. Юля точно выйдет в спектакле, потому что играла в нем еще в Италии по-итальянски. А кто сыграет главного героя — не знаю. Все артисты разбегаются в разные стороны, как клопы при свете. Прежде играли Александр Домогаров, Гоша Куценко. А сейчас посмотрим.

— Мне кажется, к вам должны тянуться, а не разбегаться.

— Нет-нет, театр требует полной гибели всерьез. Он не терпит гастролеров. Почему я уважаю театральных артистов? Потому что они преданы своему ремеслу. Это редкое качество сегодня.

Я бы сказал, русский артист и русский театр живы потому, что есть замечательный зритель, в том числе московский. Он дает возможность такому количеству разных коллективов существовать. И это прекрасно. Россия сегодня самая театральная страна в мире.

— Хорошо бы в мире это помнили.

— А какая разница, помнят или нет? Это всё неважно. Важно, что мы можем работать и нам за это платят.