Россию в конкурсе 73-го Венецианского фестиваля представляет фильм Андрея Кончаловского "Рай" - 130-минутная черно-белая картина, в которой играет интернациональная команда актеров: Юлия Высоцкая в роли русской аристократки в эмиграции, театральный актер из Дрездена Кристиан Клаус в роли офицера СС; коллаборациониста Жюля сыграл француз Филипп Дюкен, за плечами которого около 90 киноролей.

Это уже пятый фильм Андрея Кончаловского, участвующий в старейшем фестивале мира. В 1962 году на конкурсе дебютов получил Главный приз его короткометражный фильм "Мальчик и голубь", а "Иваново детство" Андрея Тарковского, где он был соавтором сценария, взял "Золотого льва". В 1966 году фильм "Первый учитель" получил Кубок Вольпи за лучшую женскую роль (Наталья Аринбасарова). В 1995 году "Дом дураков" получил Специальный приз жюри, а в 2014-м приз за лучшую режиссуру взяли "Белые ночи почтальона Тряпицына".

Российский фильм запланирован на один из последних дней конкурса.

В канун открытия 73-й Мостры мы попросили Андрея Кончаловского рассказать о фильме читателям "РГ".

Андрей Кончаловский: Очень сложно словами объяснять, о чем фильм. В этом нет никакого смысла. Если бы меня три года назад спросили, о чем "Белые ночи почтальона Тряпицына", я, конечно, мог бы ответить: об оторванных друг от друга северных селах, о почтальоне, который для них единственная связь с Большой землей... Но это же фильм не о почтальоне, правда? Истинные мотивы создания фильма невыразимы словами. Я не шаманствую - я в этом убежден. Самое простое, что я могу сказать: тема фильма близка той, что лежит в основе моей картины "Ближний круг", - она о соблазне зла. Зло должно выглядеть как добро, оно должно быть соблазнительно. Если бы оно не было таковым, не так рьяно все кидались бы в этот омут, в эту мутную реку зла. Но чтобы зло было соблазнительным, оно не должно выглядеть как зло. И здесь - самая суть парадигмы нашей жизни. Толстой сказал, глядя на красивую женщину: "какое заблуждение отождествлять красоту с добром!" Так что это для режиссуры серьезный вопрос - как показать зло прекрасным?

По-видимому, вам это удалось - фильм принят в конкурс Венецианской Мостры!

Андрей Кончаловский: С того момента, когда мне сказали, что фильм взят на Венецианский фестиваль, у меня в жизни праздник. Не только потому, что я очень люблю Венецию: она была для меня открытием Европы и великих европейских традиций и ценностей. Но и потому, что эта новая картина является продолжением какой-то новой жизни, которую я начал в "Почтальоне Тряпицыне". Могу сказать, что это вторая картина этой новой жизни в кинематографе.

Я что-то подобное заподозрил, когда прочитал на вашем сайте, что это попытка соединить куски старой пленки, якобы только что найденной, причем в ней не хватает каких-то фрагментов. Подобный эксперимент я видел в Венгрии, где фильм имитировал истлевшую кинопленку, которую достали откуда-то из глубины веков, - это было неожиданно и интересно. Вы пошли в том же направлении?

Андрей Кончаловский: Я начинал примерно так, но потом прием стал обогащаться другими открытиями в процессе поиска языка. Почти половина фильма - крупные планы трех персонажей, повествующих о своей жизни. Я, кажется, использовал этот прием в "Асе Клячиной"... Чувствую себя счастливым еще и потому, потому что такое "погружение в неизведанное" показалось интересным отборочной комиссии Фестиваля.

Я понимаю, что говорить о предмете собственного фильма художнику трудно: он всё уже выразил образами на экране. Но картину еще не видел никто, кроме вас и венецианских отборщиков. Можно хоть несколько слов о сюжете, о том, что стало для него первым импульсом?

Андрей Кончаловский: Очень много лет назад я наткнулся на книгу о русской аристократке в эмиграции, которая в годы войны укрывала в своей парижской квартире еврейских детей. Эта история время от времени всплывала в памяти, и так постепенно сложился сюжет жизни нашей героини Ольги, участницы французского Сопротивления, ее отношений с коллаборационистом Жюлем и офицером СС Хельмутом.

Но пересказывать сюжет бессмысленно, потому что не он был для меня главным. Меня интересовала та серая зона, в которой нет резкой границы между Добром и Злом. То, как эти два понятия переплетаются и даже меняются местами. Любая личность - это поле битвы между Богом и Дьяволом. Немаловажно и то что Юля Высоцкая так убедительно сыграла в моей трилогии по Чехову в Театре Моссовета, что я подумал: сейчас самое время предложить ей трагическую роль.

Так довольно часто происходит у меня: я вдруг вижу всю картину сразу, как вспышка молнии. Вот за три секунды увидел весь фильм! Во всяком случае ощущение, что увидел все - от начала до конца. А потом надо все это записать на бумагу. А потом - попытаться шаг за шагом нащупать и реализовать на экране то, что пришло в миг озарения. Так было с "Почтальоном Тряпицыным" и с некоторыми другими моими картинами. Но в данный период моей жизни все происходит по-другому: мне кажется, что я стал абсолютно свободен. Не думаю о зрителе. О том, где и как покажут картину. Ни о чем не думаю, кроме того, что пытаюсь высказать в фильме. Практически снимаю "в стол".

Ваш интернационал в фильме говорит, как я понимаю, на разных языках - так?

Андрей Кончаловский: В основном на трех языках - русские на русском, французы на французском, немцы - на немецком, есть фрагменты на итальянском и на идиш. Такое очень "перспективное коммерческое предприятие"... Да там и нельзя было по-другому, потому что много импровизации - хотелось продолжить поиски, начавшиеся "Асе Клячиной" и продолжившиеся на "Почтальоне Тряпицыне". А импровизировать можно только на родном языке.

В "Почтальоне", мне кажется, было проще: жителям тех мест были привычны эти избы, это озеро, эти дороги. Они были в своей тарелке...

Андрей Кончаловский: Это ошибочное мнение. Мой фильм не документальное кино, где что произойдет перед камерой - то и хорошо. Предлагаемые обстоятельства героям создавал я.

Это ясно. Но люди жили в своей естественной обстановке. Здесь же - актеры.

Андрей Кончаловский: Конечно, актеров гораздо труднее заставить просто жить на экране.

Вот я и об этом. Актеров бросают в предложенные вами обстоятельства, для них чужие. И они должны не играть, а жить в них. Мне эта задача кажется потруднее, чем в "Почтальоне", и я крайне заинтригован.

Андрей Кончаловский: Я рад. Скажу так. Когда начинают говорить о поэзии, об образах, о семантике, мною овладевает немыслимая тоска. Я не хочу говорить об этом. Я хочу говорить о ремесле, о языке кинематографа. Это очень сложная вещь - понять ценность движущегося изображения, точнее - зафиксированного движения, сопровождаемого звуковым рядом.

Вы сняли множество картин, среди них такие изобразительно мощные, как "Сибириада", "Курочка Ряба", тот же "Почтальон Тряпицын". И вдруг задаетесь вопросом, что такое язык кино! В чем тогда заключается этот новый этап, начавшийся "Почтальоном"?

Андрей Кончаловский: Меня стал интересовать каждый запечатленный момент организованной жизни - как его увидеть, как показать. Профессиональные термины "панорама - общий план - крупный план - обратная точка" и прочее во многом потеряли тот живой смысл, который позволял в прошлом веке развивать киноязык. Сегодня киноязык застыл в голливудской библии и окончательно закостенел в телевидении. По-моему, Кокто сказал: камера - это глаз коровы. Вот корова стоит и жует. В поле ее зрения попадают пастух, муха, цветок. А она жует. Точно так же камера абсолютно беспристрастна. Эта мысль меня так поразила, что все происходящее перед камерой я стал видеть по-другому.

Но получается, что в процессе интенсивных поисков языка отступает на второй план смысл фильма, его, как любили говорить в кино, месседж - "послание".

Андрей Кончаловский: Я так не думаю. Просто поиск языка - это формализм. Камера же не пишет по принципу "что вижу - то пою". Это вопрос жесткого отбора: "диаррея картинок" - или цепь жемчужин? А отбор сводится к сознательному восприятию каждого кадра и домысливанию определенных событий, реакций, слов, из чего и может возникнуть то, что мы называем "сотворчество зрителя". Как ни парадоксально, но через замочную скважину можно увидеть больше, чем через распахнутую дверь...

В аннотации к фильму цель фильма формулируется словами немецкого философа Карла Ясперса: "Нельзя допустить, чтобы ужасы прошлого были преданы забвению. Надо всё время напоминать о прошлом. Оно было, оказалось возможным, и эта возможность остаётся. Лишь знание способно предотвратить её". Вы верите, что в наше время, когда жонглирование историей стало рутиной, мы еще способны извлекать из нее уроки?

Андрей Кончаловский: Я прихожу к выводу, что люди ничему не учатся - каждое поколение думает, что оно уже все знает. Мои намерения более абстрактные - исследовать, как Идея, доведенная до Абсолюта, может обернуться собственной противоположностью и стать бесчеловечной.

Звучит пессимистично.

Андрей Кончаловский: Почему? Человек не может жить при температуре +50 или -40. Он живет в очень тонком, по космическом масштабам, слое. Близко к костру - обожжется, далеко от костра - замерзнет. Он так устроен - он очень хрупкое и в то же время чрезвычайно выносливое существо, которое природой создано, чтобы выживать. Но тут и возникает ключевой вопрос: выживать за счет кого?

Перед искусством тоже стоит вечный вопрос: зачем оно? Зачем снимать кино - для себя? Публика привыкла развлекаться - кто будет вслушиваться в непривычные звучания вашего киноязыка? Кого сегодня заинтересует, что вы хотите сказать человечеству?

Андрей Кончаловский: "Человечество" не услышит, но имеющие уши услышат. А всем услышать необязательно. Вообще, попытки ответить на вечные вопросы обречены на неудачу, но это не значит, что не нужно пытаться. Художник каждый раз заново терпит фиаско, но масштаб поражения очень часто определяет масштаб художника.

Как сложится судьба фильма после Венеции?

Андрей Кончаловский: Я теперь счастлив еще и потому, что не думаю об этом. Снял кино - и уже думаю о следующей картине. У меня готовы сценарии фильмов о Микеланджело и Рахманинове, а в голове фильм про секретаря райкома КПСС в 60-е годы. Секретарь райкома - вроде отработанный материал, но как посмотреть - это может быть и античная трагедия, "Антигона"! Никто уже не знает, какие они были - советские люди. Замечательные, чистые, искренние, наивные люди, которые всегда знали, что можно говорить, а чего нельзя. Этим мало кто теперь интересуется и почти никто ничего не помнит. А новое поколение - даже и не знает...