23 сентября 2012 г. малый зал Splendid Palace (бывший кинотеатр «Рига») был забит до отказа желающими послушать Андрея Кончаловского. А люди все прибывали. Тогда администрация кинотеатра предоставила для встречи с русским режиссером большой зал. И он быстро заполнился. Именитый гость удобно устроился в кресле на сцене и больше часа отвечал на вопросы аудитории. А вопросы были самые разные: от «В чем смысл жизни?» до «Есть ли замена Путину?». И, конечно, о творчестве мэтра и специфике работы в театре и кино.

– Я не люблю слово «мастер-класс», – начал мэтр. – Договоримся, что это будет беседа, а лучше – ответы на вопросы. Интересно, здесь есть те, кто смотрел мой фильм «Первый учитель» 30-летними? Вряд ли... Им сейчас было бы уже под 80. За это время мои представления о вас изменились, как и ваши обо мне. Я приезжал, уезжал, жил за границей... Мои слова значат гораздо меньше, чем мои картины. Режиссер – профессия разговорная. Продюсерам нужно доказывать, что ты талант, чтобы дали денег на съемки, актеров – убеждать, что они таланты или бездарности, в зависимости от того, что тебе нужно. А словами ничего не передать...

Но рижане хотели слов Кончаловского. К столику на сцене потянулись люди с записками. И вот первый вопрос от человека, постигающего актерское мастерство: «Как на сцене быть Гамлетом, а не играть его?»

– Не надо им быть, иначе надо убить себя. Надо играть так, чтобы все верили. Актерское мастерство – это искусство перевоплощения. Сложная вещь. Настоящий артист должен каждый день раздеваться на сцене внутренне, и это трудно. Есть замечательные великие клоуны, которым легко перевоплощаться, например, Олег Табаков. Он настоящий лицедей. Но таких артистов, кому это дается легко, не так много. Легкость перевоплощения требует легкости восприятия. Но при таком отношении сложно достичь высот профессии. Трагический артист – редкий талант. Их немного – тех, что играют на разрыв аорты. И одного таланта мало – нужна техника. А это требует труда, повторения.

Телевидению, к сожалению, нужно другое. Артисты снимаются ради денег и становятся конвейером для ролей. Сценическое движение, сценическая речь здесь не нужны – нужно лишь выучить 5- 6 страниц текста. Телевидение – это серийное производство, и оно снижает уровень актерской игры. Даже у тех, кто учился этому у профессионалов. Есть в этой профессии качества, которые уже уходят. Ничего не поделаешь. У актера должны быть техника и внутренний запас энергии. Как говорил Пикассо, искусство – это ложь, которая может помочь человеку понять правду. В сценическом искусстве самая большая ложь – опера и балет. Но и трагедия тоже есть большая ложь. Но она может быть убедительной. Трагедия должна потрясать, шокировать – как впервые увиденное извержение вулкана. Плакать человека заставляет мелодрама. Поэтому, играя Гамлета, учитесь плакать без слез.

Отвечая на вопрос о сходстве Крысы в фильме Кончаловского «Щелкунчик» и Энди Уорхола, режиссер рассуждает о современном искусстве:

– Это не случайное сходство. Энди Уорхол – не художник, а гениальный торговец, мастер продаж. Его искусство мне абсолютно не близко. Это все обман. Мы живем в мире, в котором рынок заменил истинные художественные ценности. «Сколько что стоит» проникло во всех нас благодаря американскому образу жизни. «Время – деньги» – это от них. На самом деле у времени нет цены. Поэтому у американцев ни на что нет времени. Только очень богатые люди имеют время размышлять. Остальные бегут как белка в колесе... Энди Уорхол – большой жулик, он может втирать очки. Дэмьен Херст с его маринованной акулой в аквариуме как произведением искусства – тоже. В «Щелкунчике» я расправился с ними обоими. В «Глянце» у меня снимался Ефим Шифрин – – я взял его на роль модельера, потому что он похож на Лагерфельда.

Для меня критерий искусства – можно это повторить или нет и говорит ли оно о прекрасном. Поиск новизны и стремление превратить искусство в товар привели к тому, что главным двигателем в искусстве XX века стал скандал. Малевич – это Брейвик от искусства. Он прославился тем, что постарался убить искусство. Современное искусство – это искусство рекламы, продажи и умелого пиара. Оно не существует без теории. Без выдуманных теорий это искусство не понять, в отличие от произведений Микеланджело и Репина.

– Но если американцы мыслят столь меркантильно и это претит Кончаловскому, зачем же тогда он уехал жить и работать в США?

– Я хотел путешествовать. Еще советским школьником мечтал вступить в партию, чтобы ездить за границу. Но, слава богу, пронесло. А вернулся потому, что из России теперь можно уехать. Если бы из России нельзя было уехать, я бы в ней не жил.

Продолжает тему вопрос о том, нуждается ли Россия в национальном кино.

– Только если есть национальный зритель. В России потребности в национальном кино нет. Есть в американском. Неумная политика открытого рынка привела к тому, что у нас выросло поколение киноамериканцев. Зрители от 8 до 25 лет не будут смотреть русское кино – оно им не интересно, и как их вернуть, я не знаю. Пришли, похрустели, ушли. Голливуд – это машина для зарабатывания денег. А голливудское кино – это стимулятор. Как американские горки или порнофильмы. Из блокбастера вы ничего не выносите – потребили, и все, и не нужно размышлять об увиденном. У американцев есть иллюзия, что можно победить зло. В России и Западной Европе думают иначе – победить зло нельзя, но надо бороться. Потому и фильмы у нас разные.

– Какое же кино сегодня актуально? (Здесь и далее вопросы из зала. – Авт.)

– Не люблю это слово. Это слово рынка или интеллектуального онаниста. Современно то, что волнует. В искусстве главное – волновать. Волнует – актуально, не волнует – скука. Кино и театр – это игра. Нравится, не нравится – это выбор человека, и объяснять, что я хотел сказать тем или иным фильмом, бессмысленно. Те, кто не понял, так же правы, как и те, кто понял. Искусство ничего не меняет в жизни людей. Но делает их детьми. Люди идут в кино и театр, чтобы поверить в сказку. На это время они становятся лучше. И главная награда художнику – благодарность, которую испытывает зритель после просмотра. За то, что чувства добрые он лирой пробуждал.

– Как вы относитесь к римейкам советских фильмов?

– Как ко вторичному использованию презерватива.

– Почему сегодня так много людей, которые что-то снимают или пишут, и так мало зрителей и читателей?

– Сегодня все могут стать кем угодно. Уходит понятие мастерства. Искусство – от слова «искусно». Это то, чего не могут другие. Иллюзия, что все могут все, – ее сформировали масс-медиа. Нет времени смотреть, созерцать, читать. Скорость жизни не дает нам возможности посмотреть внутрь себя.

– Расскажите о ваших последних работах в кино и театре.

– Ну и вопрос! Смотрите! Вот привезли в Ригу «Три сестры». Я поставил дилогию: сначала «Дядю Ваню», потом этот спектакль. В том же театре, с теми же актерами и декорациями. И я жалею, что мы привезли только один – эти спектакли нужно смотреть вместе. Продюсеры боятся. «Дядю Ваню» здесь уже показывали. Но если кто-то из продюсеров рискнет взять оба – я готов повторить гастроли. У зрителей мог бы быть весь день с Чеховым: утром – «Дядя Ваня», в обед или вечером – «Три сестры».

– Как можно любить героев Чехова? Они же сами любить не могут...

– Величие Чехова в том, что он понял это. Нет идеальных людей. В жизни все перемешано: хорошее с плохим, грустное с веселым. Он любил людей такими, какие они есть. По-настоящему любят людей циники. Они знают, что этот человек – дерьмо, но любят.

– Можно ли достичь таких же высот в профессии, как вы, без той базы, какая была у вас?

– Мне было легче. Мои предки – европейские русские в третьем поколении. Но это не значит, что если нет этого базиса, человек ничего не добьется. Ребенком меня заставляли играть на пианино, и уходом во ВГИК я хотел убедить своих родителей, что у меня нет таланта в музыке. Хотя я ценю этот опыт. В детстве я не голодал, но жил в жестких условиях и мне было много чего нельзя. И я так же воспитываю своих детей. Родители стремятся, чтобы дети были лучше их самих. Но главное – сделать их более приспособленными к жизни. Жизнь, как правило, говорит «нет» на все, что вы хотите. Поэтому важно уметь выживать, а значит: уметь общаться. Здоровье и умение общаться – это две самые главные вещи на свете. Имея это, человек может достичь любых вершин. Способность к общению – колоссальный интеллектуальный потенциал. Я, к сожалению, научился общаться не так хорошо, как другие.

Что касается того, что мне повезло... Случай – великая вещь. Я не верю в закономерности и в то, что у каждого своя судьба. Не верю, что можно плыть против течения, и в то, что лучшие люди – бескомпромиссные. Я верю в компромисс. В то, что нужно плыть по течению и подгребать, как китайцы говорят. Я не верю, что надо противостоять силе силой. Верю, что лучше сидеть на берегу и ждать, когда мимо проплывет труп врага. Но это приходит с возрастом.

Вопрос наповал: «В чем смысл жизни и как нужно жить?» Но и он по зубам Кончаловскому.

– Может быть, в способности видеть, осознавать и размышлять на эту тему. В принципе, это то, чем занимаются дзэн-буддисты. Вы – часть европейского менталитета. Старайтесь жить так, чтобы в чем-то быть лучше других. Каждому человеку важно знать, что он может, и что он может дать другим. Любая работа – достойная. Достоинство работы зависит от человека, который ее делает, будь то официант или режиссер. В режиссуре сначала нужно понять себя, потом – других. Кино – это размышления режиссера в чувственной форме.

Вопросы «Что вас вдохновляет?», «Ради чего вы снимаете кино, ставите спектакли?» Кончаловскому не нравятся. Не та обстановка, да и времени отвечать обстоятельно нет.

– Чтобы избежать ответа, скажу: зарплата. Я получаю за это деньги. У каждого есть профессия. Моя – режиссер. Я готов работать в любом жанре – дайте денег. Я еще не поставил балета и цирка. Балет – нет, но цирк – с удовольствием! Еще хочу успеть поставить фильм о Рахманинове. Серьезная вещь – желание. Если его нет, не делаешь или делаешь плохо. Великий пианист Горовиц играл до глубокой старости. Будучи стариком, он уже не хотел ничего играть, но жена говорила: «Играй!» – он ее боялся и всегда слушался. Делал это на автопилоте, с отрешенным выражением лица, но, как всегда, гениально. Так вот, я тоже боюсь свою жену, но делаю свою работу не поэтому, а потому, что мне это нравится.