Юлия Шигарева, «АиФ»: Комфортно ли себя чувствуете, Андрей Сергеевич, в виртуальном пространстве? Вы, человек, существующий совершенно в иной культуре, интервью даёте и со студентами общаетесь по зуму, проект новый запускаете на интернет-платформе.

Андрей Кончаловский: У нас нет выбора! Мы все — жертвы пандемии, поэтому приходится приспосабливаться, не только морально, но и в бытовом плане. Сейчас я делаю два небольших докфильма про карантин — один международный, другой национальный, «Карантин по-русски». Люди ведь часто живут в довольно стеснённых условиях, очень сложно друг друга всё время видеть, в какой-то степени это превращается в заключение.

Другой вопрос, что у меня есть больше возможностей, и я за это время написал несколько серьёзных замыслов. Один из них — «Рахманинов», который начинал ещё с Юрием Нагибиным в 1970-е.

«Незначимых жизней нет»

— Но давайте сперва об «Истории от первого лица», где будут собраны рассказы о значимых событиях в истории России и Советского Союза. А для вас самые значимые события какие?

— Я воздержусь от категоричных суждений. Дело в том, что мой опыт работы не с актёрами, а с простыми людьми начался довольно рано, в 1965 г., когда я снимал «Асю Клячину». И это было для меня счастье — в молодости понять, что человек может рассказывать свою жизнь, малозначимую в смысле глобальной истории, но которая всё равно становится чрезвычайно значимой, потому что незначимых жизней нет. И несть числа замечательного человеческого опыта.

В этом проекте главным для нас было зафиксировать как можно больше абсолютно разных, часто несовместимых друг с другом мнений. Когда-то индийский философ сказал: относись к любому встречному как к своему учителю. С этой точки зрения любой опыт бесценен. У нас начала собираться энциклопедия жизни человеческой, которую поддержал Фонд президентских грантов.

Особенно ценны воспоминания свидетелей, которым осталось не так долго быть на земле. Прежде всего это участники войны. Мы записали уже 200 интервью и будем собирать дальше. Я и своим возрастным друзьям сейчас настойчиво советую, чтобы они записали свою жизнь.

— Пространство интернета сегодня перенасыщено. У вашего проекта найдётся свой зритель?

— Для кого делается эта энциклопедия? Этот вопрос дорогого стоит. Энциклопедия делается ни для кого. Имеющий уши да слышит. Знаете, вот стоит библиотека из тысяч томов — и кто-нибудь когда-нибудь на самой верхней полке всё же найдёт книжечку, которую раньше читали все, а теперь никто и не вспомнит о её существовании. То же самое и эти интервью: тех, кого они заинтересуют, будет не так много. Особенно сейчас, когда внимание современного человека так растерзано, я уж не говорю о молодом поколении. Для пытливого ума это будет огромная ценность.

— А о чём люди охотнее всего рассказывают?

— У каждого своё. Конечно, велик соблазн говорить о графических вещах — о голоде в деревне, о приходе немцев, о жестокостях — или, наоборот, о проявлении человеческих чувств со стороны захватчика. Или, например, как наши войска, наступая, захватили на аэродроме под Сталинградом немецкий самолёт, нагруженный солдатскими письмами. 100 тыс. писем. И каждое — потрясающий документ отчаяния вражеских солдат.

Или вот рассказ о том, как два наших бойца с пулемётом удерживали какую-то безвестную высоту. Держали её двое суток. Уложили сотни немецких солдат. Потом немцы откатились, туда пришли наши. И увидели, что оба бойца убиты. Их обстреливала немецкая артиллерия, стараясь подавить эту огневую точку, и у одного солдата были оторваны ноги. Так вот, боец чем-то смог перетянуть свои оторванные ноги и продолжал стрелять... Такие истории - выражение немыслимой силы духа. Которая проявлялась не только в бою, но и в труде несмотря на голод и нищету. Поэтому мне трудно выделить какие-то конкретные события.

— Для вас, режиссёра, такие истории — поле непаханое!

— Да, этот материал может стать основой для большого количества фильмов. Не только война, но и послевоенный период, восстановление страны. Нас интересует и брежневское время, и перестройка, и ГКЧП. Потому что, повторю, нет неважных событий. И история вообще — это цепь причинно-следственных связей. Ничего не происходит из ничего. Найти эти причины и следствия — наиболее важно в понимании любого процесса. Например, жизни великого композитора Рахманинова. Ведь причина его трагедии не в том, что он уехал, а в том, почему он уехал.

Кто не с нами, тот?..

— За XX в. наша страна пережила два этапа отрицания: в советское время отрицалось всё, что было до Октября 17-го. А после перестройки всё поменялось ровно в другую сторону — всё плохое оказалось сконцентрировано в советском времени. Такое шараханье чем нам навредило? И можно ли в принципе на историю своей страны смотреть спокойно?

— Не думаю! Россия имеет свою культуру и психологию, и во многом она манихейская, построенная на борьбе добра и зла, белого и чёрного. Нет полутонов. Как сказал, по-моему, Лесков, которого в своё время затравили либеральные круги: «Если ты не с нами, так ты подлец! А если вы обидитесь, что вас назовут подлецом, ну так вдобавок вы ещё «тупоумный глупец и дрянной пошляк». Такое крайнее разделение является бременем русской ментальности. У нас обязательно чёрное становится белым, а потом белое становится чёрным. Мы настоящее строим непременно на отрицании предыдущего. Поэтому Россия движется возвратно-поступательным движением. То, что называется «три шага вперёд, два назад». Это связано с нашей культурой, нашей системой ценностей, а это, в свою очередь, определяется климатом, пространством, географическими соседями, религией...

У нас нет примирительной нейтральной зоны, в которой предпринималась бы попытка найти позитивное в предыдущем для развития будущего. Это проецируется не только на нынешний век или на прошлый, но и на всю историю России и Руси. Возьмите времена протопопа Аввакума — та же самая история: обновление шло через абсолютное отрицание предыдущего. Мы максималисты!

— А у совсем молодого поколения, того, которое, собственно, и живёт в интернете, имеющего возможность сравнивать огромное число точек зрения, которое растёт без того идеологического пресса, под которым росли мы в советское время, они смогут найти эту зону примирения?

— Не могу ответить на этот вопрос — надо наблюдать, рассуждать. Применительно к этому поколению страшнее не идеологические споры, не отрицание, а индифферентность, безразличие. Потому что любой спор говорит о желании докопаться до сути. А индифферентность возникает оттого, что теряется всякое желание. Желание же теряется, когда нет дефицита. Как ни странно, но я думаю, что дефицит — очень полезная вещь, разумеется, в меру. Изобилие чего-либо лишает человека желаний. Вот почему я не верю в идеальное общество. Наши дети знают гораздо меньше, чем знали мы, и гораздо меньше стремятся запомнить, потому что у них всё под рукой — набрал строчку в поисковике и тут же получил искомое. При советской власти фильтр цензуры был очень силён, тем не менее мы все знали, кто такие Мандельштам и Солженицын, о чём романы «Прощай, оружие!» и «Доктор Живаго», хотя в книжных магазинах ничего из этого купить было нельзя. Но дефицит рождал огромное желание! Сейчас же всё стоит на полках некупленное.

Изобилие информации лишает человека желания её получать, фильтровать и запоминать. Что, я считаю, губительно для человеческого ума. Обратите внимание: сегодня уже никто не пишет письма. От нашей эпохи не останется эпистолярного наследия. А ведь вряд ли кого бы заинтересовало полное собрание СМС Антона Павловича Чехова. Или собрание всех постов со смайликами Льва Толстого.

Процесс, который сегодня происходит в обществе, сложный, его надо преодолеть. Другой вопрос — какой ценой это будет преодолено. И в этом смысле меня вдохновило интеллектуальное завещание Ирины Антоновой, бывшего директора ГМИИ им. Пушкина. Она говорила о том, что любая проблема, в том числе и духовная, должна быть преодолена, — иначе мы погибнем. Но, чтобы её преодолеть, надо опуститься на самое дно, чтобы было от чего отталкиваться. А мы, человечество, ещё на самое дно не погрузились, не пресытились окончательно этим количеством информации. И это оставляет надежду на то, что мы всё-таки эту болезнь перерастём.

И наш проект — он как раз дань человеческой памяти, которая, к сожалению, становится всё короче. Знаете, тем, кто ко мне подходит с просьбой сделать селфи, я говорю: давайте лучше за руки подержимся. Вы это лучше запомните, чем фотографию, которую сгрузите в базу телефона. Это вам только кажется, что гаджет сохранит воспоминания лучше. Потому что в гаджете есть кнопочка delete — «удалить». А свою эмоциональную память так просто не затрёшь!