В фильме Василия Шукшина "Калина красная" есть кадр, который кажется инородным всей картине, но особенно ранит душу. Он - в сцене, где герой, вышедший на свободу уголовник, приезжает в деревню взглянуть на свою мать, которая давно отчаялась увидеть сына, и из-за стенки, невидимый, слушает ровное журчание ее старческого голоса. А она невнятно и сбивчиво толкует что-то о своем горе - застарелом, привычном, вечном. В роли матери выступает реальная деревенская старуха, ее рассказ снят документально. Забыть этот эпизод невозможно.

Спустя сорок лет Андрей Кончаловский на этом рискованном приеме выстроил полнометражный фильм. "Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына" - в конкурсе Венецианского фестиваля. В четверг поздно вечером закончился его пресс-просмотр. По аплодисментам, которые, затухая и вспыхивая снова, сопровождали все бесконечные финальные титры, можно было понять, что событие - свершилось. Мы получили фильм, каких не бывало. Фильм-эпос и фильм-исследование.

Его действие происходит во времени, которое застыло от века и навсегда. В вымирающей северной деревушке еще мерцают телевизоры и говорят об Интернете, в магазине есть продукты, а из-за дальнего леса в небо уходят ракеты с космодрома, но все это выглядит наносным, инородным, чужим. Пусть без этого чужого уже нельзя жить, и все равно - чужое, пришлое. А люди с их бытом, пересудами, страхами и философией - все те же, как век или, возможно, десять веков назад.

Можно съездить на моторке в Плесецк или даже в большой город Архангельск, можно там поесть витиеватого мороженого под кокетливым бумажным зонтиком, а потом вернуться домой, где покосившиеся двери подопрут деревяшкой - и будут жить дальше. Где по улицам-косогорам, покачиваясь, бродит никогда не просыхающий Колобок - человек без возраста и определенных занятий. Где постоянно размышляет о сиреневой жизни местный интеллигент-философ Юра: сиреневая жизнь все мерещится за горизонтом, но никак не наступает. Где почтальон Тряпицын, исправно проверив пустые ящики для писем, как двести лет назад, корчует плугом картошку.

Здесь устраивают нехитрые застолья с водкой и колбасой варено-копченой, а вечерами сидят, уставившись в чего-то вечно бормочущий телевизор - коротают время, коротают жизнь. Ловят рыбу в здешних озерах с водой гладкой, спокойной и на взгляд тяжелой, как ртуть. Потом браконьеров ловит местный представитель Рыбнадзора - Ирина, красивая женщина и одноклассница почтальона Тряпицына, тоже слегка пришлая - городская. Ее ненавидят: не дает людям спокойно жить, отнимает рыбу, составляет акты. Почтальон не прочь за ней ухлестнуть: баб в деревне, считай, не осталось.

Вот, собственно, и все. Кончаловский ошарашит нас первым кадром - цветастым ковриком с зайцем на первом плане, на фоне которого Тряпицын показывает нам фото своей жизни. И потом станет исподволь, терпеливо и неспешно приучать нас в зале к этому ритму и этой жизни, что журчит там, за Садовым кольцом, в большой России. Это как постепенно замедлять сердцебиение, как пытаться дышать реже, но глубже. Сначала нужно делать усилия, зато потом откроется жизнь, какая она есть.

Главное событие дней - у Тряпицына кто-то стырил мотор. Это повод для раздумий, попыток, подозрений и стычек. Еще событие: поездка в Плесецк, где группа товарищей в военном посылает к звездам ракету - в сиреневые небеса и недосягаемую сиреневую жизнь. Еще событие: Тряпицын с Тимкой, ириным сынишкой, бесшумно парит в своей лодке по озерной глади - отправляется на свидание с кикиморой, причем Тимка храбрится, а потом впадает в такой ужас, что и через годы не забудешь его перекошенное в отчаянии лицо. Еще событие: Ирина не выдержала, нашла работу в Архангельске, надела мини-юбку, и в венецианском зале прошел шелест от неожиданной красоты женщины, вступающей в пору новых надежд (Ирина Ермолова, единственная профессиональная актриса фильма).

То есть в фильме нет сюжета, если не считать сюжетом саму жизнь. Но, когда втянешься, от нее очень трудно оторваться, и она будет долго продолжаться в вас - и на другой день после этой инъекции реальности, и потом. И никто не знает, когда отпустит и отпустит ли.

В этой жизни есть ностальгия - куда ж без нее! Вот Тряпицын стоит в здании бывшей школы. Когда-то добротная, двухэтажная, она давно заброшена: зал, где пел хор, завален многолетним мусором, стекла давно выбиты, классы, где ставили химические опыты, заколочены. В голосе Тряпицына тут прорежется нежность - то ли по детству, то ли по утраченной цивилизации. Она была, какая-никакая, учила детвору законам мироздания, веселым песням и красивым иллюзиям, обещая сиреневые небеса, - теперь нет и ее.

Нет молитв, попов и бога, но есть немного мистики. Тряпицыну явится кот. Котов давно нет в округе - а тут вдруг взялся, дымчатый и с желтыми глазами. Он будет неслышно являться и, если моргнешь, исчезать - то ли кот, то ли видение. Я думаю, кастинг котов был трудным и долгим: кот странным образом похож на Тряпицына. У него такой же любопытный безумный взгляд. Это тот бездонный омут, где водятся черти.

Короче говоря, будет в фильме на самом деле много всего. Единственное, чего мы не увидим, - как люди что-нибудь себе делают. То есть, конечно, немногие бабы стирают и сушат белье, а Тряпицын, как уже замечено, копает картошку и развозит иссякающую почту ("мы, конечно, все вымрем, но ведь не все сразу"). Но, кроме этих необходимостей, никто ничем не занят. Что мешает этим людям починить себе двери и создать в доме хотя бы тот уют, что показывают по телевизору? Или навалиться всем миром и соорудить из распавшихся связей какое-нибудь человеческое общество, снова способное, как прежде, творить, выдумывать и строить? Этого не понять ни разноязыким людям в венецианском зале, ни нам самим. Как сказано Кирой Муратовой еще в прошлом веке, - "астенический синдром".

Поэтому так много разговоров о конечности такой жизни. По телевизору тоже тоскуют о том, что вот люди в стране построят себе, наконец, нормальные дома, из которых детям не захочется никуда убегать. И, слушая эти заклинания, печальные одиночки у телевизора глотают набежавшие слезы - знают, что не построят.

Кончаловский снял свой фильм методом наблюдения, выхватывая моменты реальности. Он провоцировал, конечно, какое-то движение жизни, какие-то микрособытия, но люди продолжали жить перед не видимыми им камерами - какие есть. Если бы трудились - камера сняла бы это. Или если бы молились. Или хороводы водили, книжки читали, песни пели, доски строгали. Не сняла - ничего такого, значит, не было.

Сняла ширь озер и даль горизонтов этого райского, но так и не освоенного людьми края (оператор Александр Симонов). Зафиксировала оглушительную тишину просторов, где гул лодочного мотора становится гулом бытия и его не слышной нам музыкой (композитор Эдуард Артемьев аранжировал редчайший по такту и тонкости саундтрек). И бесшумно, как тот мистический кот, сопровождала обитателей деревни Вершинино в их жизни, в их отпевании самих себя под звуки вердиевского Реквиема, доносящиеся тихо и глухо, словно из-под земной коры, - от сиреневых антиподов.

А потом режиссер Андрей Кончаловский выстроил из собранного материала шекспировский по размаху обобщений эпос бытия страны по имени Россия. Бескрайнего села Вершинино, но с ракетами.

Валерий Кичин