Что заставляет человека, художника, за спиной у которого несколько десятилетий международного успеха, срываться и начинать новую жизнь? Этот вопрос, возможно, покажется нелепым, но это, похоже, верная оценка нынешнего увлечения кинорежиссера Кончаловского театром.
Кончаловский, спокойно сидя за несколько минут до премьеры своей последней постановки в Варшаве - тщательной, всеобъемлющей интерпретации «Короля Лира» Шекспира, со знаменитым польским актером Даниэлем Ольбрыхски в главной роли, - даже не задумался, отвечая на вопрос о том, прекратил ли он заниматься кино: «В данный момент мне это неинтересно», - сказал он, как будто утверждая нечто очевидное. «Есть 12 пьес, которые мне сейчас хотелось бы поставить», -добавил он. «Весь Чехов, разумеется. Три - по Шекспиру. «Антигона». И несколько других».

Весьма амбициозные планы для человека, который в свои 68 поставил 20 фильмов, написал столько же сценариев и работал с такими крупнейшими звездами Голливуда и Европы, как Гленн Клоуз, Джон Войт, Роберт Митчум, Сильвестр Сталлоне и Настасья Кински, и с такими легендами советского и российского кино, как его родной брат Никита Михалков, Андрей Тарковский, Иннокентий Смоктуновский, Сергей Бондарчук.

Но все это не было важно, когда часы отсчитывали секунды до начала премьеры «Лира» в варшавском «Театре на Воли», или «Свободном театре». Кончаловский был сосредоточен на текущей задаче, возможно, даже с некоторым трепетом. «Непонятно, как это делать», - сказал он по поводу пьесы Шекспира о короле, который делит свое королевство между дочерьми с таким трагическим исходом. «В «Гамлете» и «Макбете» очевидно, что делать, а в «Лире» нет».
В этой неуверенности, возможно, и кроется разгадка, почему Кончаловский обратил свои творческие силы к театру. Он получает удовольствие от вызова живого искусства, которое от спектакля к спектаклю творится заново. «Это для меня пока наброски, - предупреждает он нескольких посетителей у себя в комнате. - Театр начинается с 10-го представления».
Сочетание «Кончаловский – Ольбрыхски» - творческий союз, благословленный свыше. Ольбрыхски в последние четыре десятилетия был эталоном в польском кинематографе и театре. Он работал с Анджеем Вайдой, Ежи Хоффманом и множеством других ведущих режиссеров мира. Лир - его четвертая главная роль в шекспировских пьесах, до этого были Гамлет (1970), Отелло (1981) и Макбет (1985).

В Лире Ольбрыхского есть недосказанность и затаенная мощь. Он непредсказуем в своих настроениях, порой оскорбительно груб. Актерская интонация лишена всякой театральности, и порой артист устремляет взгляд в темноту зала и бормочет, словно беседует с кем-то из публики наедине. С самого начала он выглядит как человек, который из последних сил сопротивляется жизненной усталости. Возможно, поделив королевство между дочерьми, он сможет освободиться от груза ответственности. А возможно, и нет. Но в нем не бурлят страсти, скорее, он обычная личность, избранная судьбой, для того чтобы пройти через бедствия и бесконечные унижения, сводящие человека до состояния голой дрожащей твари.
Вокруг него Кончаловский выстроил мир, который постепенно выходит из-под контроля. Одним из самых поразительных аспектов этой постановки является то, что каждая биография, каждый день жизни всех героев выписаны до мельчайших деталей. Кончаловский выстраивает мир, в котором эти люди живут так, будто каждый из них мог бы стать адекватным, дееспособным членом общества, если бы не их незатейливые маленькие пороки. Это «Если бы» переворачивает все вверх дном.

Шут в исполнении Сезария Пазуры, как и все остальные персонажи, испытывает неприязнь к Лиру. Саркастичный и часто распущенный, он не может убежать ни от Лира, ни от собственной участи. В одной сцене они оба связаны одной веревкой, на которой король тащит шута во тьму, в другой шут неоднократно пытается исчезнуть, но неизменно некий рок выкидывает его обратно на сцену. Этот дурак знает, что должно произойти, но не в силах ни предотвратить этого, ни поделиться своими опасениями.
Чтобы сгустить краски, Кончаловский вводит в постановку элементы греческой трагедии. Гонерилья и Регана застывают в позах, напоминающих Медею или Кассандру. Битва между англичанами и французами, поставленная в замедленном темпе, мелькающая в зловещих синих отблесках сквозь декорации, напоминает изображения на греческих вазах. Скопившиеся к концу окровавленные тела уложены в ряд под циновку. Каждый раз, когда добавляется новое тело, остальные грубо сталкиваются в кучу, ближе друг к другу, чтобы освободить место для нового убитого. Вот конец, который ожидает всех, - короля или шута, предателя или друга.

Лаконичные декорации Грегори Грациано, состоящие из передвижных деревянных панелей, позволяют изменять пространство постановки, не запирая действие в статичные рамки. Горизонтальный занавес, похожий на холст, свернутый по центру, иногда опускается, вытесняя действие на авансцену. Абсолютный минимум реквизита и изначальная простота окружения дарят нам ощущение, что герои этой интерпретации «Короля Лира» остаются один на один с жизнью, которую им предстоит прожить, и с судьбой, от которой им не уйти.