На сцене Театра имени Моссовета состоялась долгожданная премьера: режиссер Кончаловский вновь обратился к чеховской пьесе, которую в 1970 году успешно экранизировал.
«Легко любить героев талантливых, не сломленных горем или самой жизнью. Трудно любить посредственных, не способных на подвиг обывателей», - рассуждает Кончаловский в программке к собственному «Дяде Ване». Надо сказать, широта сердца у Андрея Сергеевича феноменальная. Сам создает монстров и сам же их любит.

Заурядному, пролетающему мимо подвигов зрителю с мэтром не тягаться. Обывательский взгляд не обнаруживает во всем спектакле ни единого привлекательного персонажа, ни малейшего шанса привязаться к кому-то душой. Ну ладно дядя Ваня - его выставляли без прикрас и другие режиссеры. Ладно Соня: трудное детство, безысходная страсть, проблемы с психикой. Но ведь был же когда-то помещик Илья Ильич Телегин, местный юродивый, почти святой, от жалости к которому щемило сердце. Была старуха Марина - из благородной породы чеховских нянек, для прочих персонажей - укоренение их земного бытия.

У Кончаловского ряженая нянька (Лариса Кузнецова), в платке до бровей, тарахтит и жестикулирует так, будто родилась в деревне под Флоренцией. Бедняга Телегин (Александр Бобровский) вообще изуродован, опущен, опошлен - то ли гей, то ли кастрат, нелепый истерик с высоким голосом и неохватным нижним бюстом. В накладных задах Чехова, кажется, еще не играли - это беспрецедентное по смелости художественное решение.

Кроме того, к числу страдальцев за режиссерскую веру надо отнести Елену Андреевну (Наталия Вдовина). Эффектное собрание прописных истин, чаровница, зазубрившая моралите, от которых скулы сводит. В данной трактовке эту роль следовало бы предложить Анастасии Волочковой...

Драматургический герой, если вдуматься, беззащитен, словно покойник. Ты можешь нафантазировать про него все что угодно: например, Гамлет жил с Горацио. Принц датский на дуэль не вызовет, в суд за репутационный ущерб не подаст. Покорно выйдет на сцену оклеветанным. Посему в нравственном отношении гораздо приятнее, если обошлось без насилия со стороны режиссера, а образ получился таким, каким получился исключительно благодаря актерской природе. В «Дяде Ване» подобных примеров опять-таки три.
Прежде всего - главный герой, которого в сравнении с оригиналом омолодили на семь лет. «Мне сорок, жизнь кончена», - несколько преждевременно стонет Павел Деревянко. На вид Ивану Петровичу и того не дашь. С учетом кривляния и балабольства он вполне годится Соне в младшие братья-оболтусы. Если бы этот дядя Ваня жил нормально, из него мог бы выйти Олег Попов. Но Шопенгауэр или Достоевский - не извольте обольщаться.

Профессор Серебряков - Александр Филиппенко. Поистине удивительный выбор. Кстати, прямо в зале из прибывших на премьеру випов можно было составить серебряковскую дрим-тим, с длинной скамейкой запасных. Профессора роскошно сыграли бы - а почему нет? - Владимир Познер, Эдвард Радзинский, Анатолий Смелянский (ибо понимает природу научного, застольного труда изнутри). Да сам постановщик, в конце концов. Стопроцентному актеру Филиппенко (родившемуся в год Обезьяны, о чем сам же любит напоминать) эта роль противопоказана. Мистер Твистер с сигарой в зубах, Александр Георгиевич привносит на сцену мощную эстрадную энергетику, солирует поперек и без того слабенького ансамбля и, кажется, вот-вот заведет монолог про «Козла на саксе»...

При этом Филиппенко с успехом веселит народ; пассажи вроде: «Мне приснилось, что у меня левая нога чужая» - покидают его уста законченной репризой. Единственное чувственное удовольствие, доступное профессору, - омовение подагрических конечностей. Тщетные усилия забраться жене под юбку получают отпор. Однако что не удалось мужу - вполне по силам самонадеянному уездному бенефицианту Астрову. Именно он продемонстрирует наконец залу белые чулочки Елены Андреевны и ее кружевные панталончики. Без сцены такого рода это не был бы спектакль Кончаловского. С другой стороны, «талантливый человек в России не может быть чистеньким»...

Астрову, сыгранному Александром Домогаровым, повезло. Он попал в удивительный дом, где по всем углам расставлены емкости с водкой - графинчики, штофики, полуштофики, и присосался к усадьбе Войницких как к источнику живительной влаги - не оторвешь. Домогаров откровенно «гуляет по прилавку»: пьяного изображать - это какая радость для актера. В итоге под видом доктора Михаила Львовича нам преподносят, скорее, доктора Женю Лукашина - в предпоследней степени опьянения. Или в первой степени отрезвления. В общем, на стадии: "Почему вы меня все время роняете?!»

Остроухая басовитая Соня не относится ни к персонажам, сопротивляющимся руке Кончаловского, ни к другим, отданным актерам на откуп. Юлия Высоцкая для своего великого мужа - благодарный пластилин, так что Соня вполне убедительна. Вот такая она - всё клонит голову набок, странничает, гримасничает, да и съезжает с катушек окончательно. По ужасу, которым охвачен Иван Петрович во время монолога про небо в алмазах, зритель понимает: вечная девушка помешалась. Зовите доктора - благо недалеко отъехал. В приступе буйного энтузиазма Соня бросает дядю через бедро - и тот валится, как папа, прости Господи, римский, тоже пострадавший от дамского безумия...

Спектакль Кончаловского задуман откровенным настолько, что буквально вывернут наизнанку. На изнанку театра как процесса - рабочие переставляют мебель, не таясь от зрителя. И даже театра как здания - экран, эдакий виртуальный «костыль», демонстрирует нам урбанистический ад под стенами «Моссовета». Мокрый асфальт блестит в лучах фар и шуршит под всесезонкой иномарок. Сидит публика и думает: а, должно быть, на Садово-Триумфальной сейчас трафик - страшное дело...

Только одна изнанка отсутствует в этом «Дяде Ване» - изнанка человеческой души. В 1970-м такого дефицита не было. Жаль, что у Андрея Сергеевича теперь другой Чехов.

Елена Ямпольская